Пчелиный пастырь

Лану Арман

— Кончено, — говорит Ом. — Сматывайтесь!

Ом заносит гранату — оборонительную французскую гранату, бросает ее в машину и присоединяется к остальным. Они драпают как проклятые. Они на дороге, которая идет за туннелем. Позади них нет ничего. Они бегут уже не с прежней быстротой. Ситроен взрывается. В туннель летят камни.

— Порядок, — говорит Ом.

Он карабкается на откос. Смутно видны огни Пор-Вандра. В стороне морского причала оживление. Перед Эме, еще не все рефлексы которого пробудились, возникает чудовище — оно медленно двигается и тяжело дышит. Качается красный фонарь. Это по железнодорожному

пути едет товарный поезд — едет в Баньюльс, Серабер, Испанию.

— Ты с нами? — спрашивает Ом.

— Вы собираетесь перейти границу?

— Ты что, спятил? Просто воздухом дышим. А ты свободен, сам знаешь.

Лонги чувствует себя опустошенным. За этими людьми смерть идет по пятам. Если они не собираются переходить границу, то какой смысл…

— Если ты возвращаешься в Перпиньян, повидайся с Пиратом. Расскажи ему, как было дело.

Англичанин, Видаль и Ом вскакивают на подножку. Проводник закрывает за ними скользящую дверь. Поезд набирает скорость, проходит перед оглушенным Лонги. Он еще долго будет слышать стук его колес, удаляющийся по направлению к Полилю.

Со стороны Пор-Вандра одна за другой следуют три машины с яркими фарами — они едут по направлению к «Тамариндам». Эме карабкается по винограднику на косогор. Вдали пофыркивает поезд. Машины осторожно подъезжают к туннелям. Все вокруг дышит Вергилиевым покоем, который полнят своим потрескиванием кузнечики. Перед Лонги возникает тропинка, по сторонам которой растут агавы. Здесь есть даже светляки, пахнет апельсиновым цветом. Он слышит крики фрицев. В четырехстах, может быть, в пятистах метрах в свете фар носятся тени. Должно быть, они уже раскусили маневр с поездом, так как машины гуськом едут назад по направлению к Пор-Вандру.

Эме останавливается перед низенькой стеной, вдоль которой растет подстриженный кустарник в цвету, распространяющий медовый запах. Это мирт, который так чудесно пахнет — куда до него апельсиновому дереву! Эме перелезает через стену и падает в сад, на зеленый дерн. Справа на пригорке — дом с надстройками. Неожиданно механическое пианино заиграло вальс 1900 года. Эме видит оранжерею, стекла которой блестят обманчивым блеском. Благоразумие требует идти дальше, но он не в силах. Вся левая половина спины и левое плечо болят нестерпимо, и если бы он сплюнул, то сплюнул бы кровью. Он шатается. Он погружается в тепло влажной земли, видит светло-желтые ботинки, вытягивается и опять проваливается в Черный поток.

Куры кудахчут уже давно. Ему кажется, что это сон. Нет. Куры здесь, по другую сторону стекол. Он оживает от сна, как от обморока. Он плохо помнит о том, что произошло, и почти не помнит о том, каким образом он сюда попал. Это клетчатое одеяло, которым он укрыт… Приподнявшись на локте, он смотрит на подушку, которую ему подсунули под голову, — подушку, где изображена улыбающаяся женщина, одетая по моде 1925 года. Живая женщина лет пятидесяти смотрит на него и улыбается. Можно подумать, что это та самая, которая вышита на подушке.

— Ну что, лучше вам? Вы так хорошо спали!

Этот низкий, музыкальный, подчеркнуто заботливый, как того требует хорошее воспитание, голос похож на голос Сары Линдер.

Куры кудахчут уже давно. Ему кажется, что это сон. Нет.

— Куда вы направляетесь?

— В

Перпиньян.

Да разве он знал куда? Он только что внушил себе это. Кто решил это за него? Ах, да! Военнопленные. Какой сегодня день? Суббота? Все завертелось так быстро! Рука у него в повязке Вельпо. Что же такое у него с правой рукой?

— Спасибо, мадам, — на всякий случай говорит он.

Она улыбается потому, что улыбается он, и потому, что на его улыбку невозможно не ответить. Но он этого до сих пор так и не понял. Все понемногу проясняется. Это… да… это испанская пословица, которую приводил Мальро… или… или же нет, это подпись под листом «Капричос» Гойи… А может быть, и то, и другое… «Заря разгоняет призраков». А эта женщина милая. Он правильно сделал, что пошел полем. Надо добраться до Перпиньяна. Никто не догадается, что он замешан в деле с катером. Немцы не успели проверить их удостоверения личности. Узнать его? Они были только тени для других теней. Документы у него в порядке. Ах да, кроме немецкого пропуска, о котором говорил Пират. Ладно, если его допросят, он будет размахивать своим трехцветным удостоверением Французского государства. Террорист? Что за чепуха! Он заблудился. По неосторожности. Он невинен, как пташка. А если его не станут допрашивать, и того лучше. Он возвратится в «Грот» как ни в чем не бывало. Соланж и так знает слишком много и не захочет знать еще больше. А оттуда он отправится в Управление, где о Симоне не скажет ни слова. Кто сможет в чем-то его заподозрить?

Конечно, эта женщина. Она была красива, и даже теперь у нее хороши огромные блекло-фиолетовые глаза. Она напоминает модели Ван-Донгена. Он находит, что у нее такие же круглые щеки и львиный нос, как у его бабушки, что лишает ее изысканности, но тем не менее сразу видно, что это дама. Дама-южанка, разумеется, хотя и без местного акцента. У нее говор более певучий.

— Вы в безопасности. До полудня никто глаз не продерет, кроме служанки! Но она глухонемая. Это очень удобно.

Ее воркование подхватывается колокольным звоном, ликующим колокольным звоном.

— Господи, поздняя месса уже началась! Представляете себе: наш священник не нашел ничего лучшего, как начинать на час раньше позднюю мессу якобы из-за войны!

— Поздняя месса! Стало быть, сегодня воскресенье!

— Ну да! Вы проспали вчера весь день! Вы, наверно, голодны как волк! Такой огромный мужчина! А сегодня утром я уже забеспокоилась. Пойдемте со мной. Очень мило, когда в волосах солома, только никому это не нравится. Особенно в воскресенье.

Он садится в полной растерянности. Она смеется. Тридцать часов небытия! Он идет за ней. Она тонкая и стройная. Как и все в этом краю, она идет, словно плывет в своем строгом костюме, гармонирующем с цветом ее глаз.

— В доме беспорядок. Вот ванная…

Когда он принял душ, побрился и причесался, мир стал совсем иным. Он наугад идет по дому. Он слышит какие-то звуки. Открывает какую-то дверь. Большой зал в беспорядке. Ага, вот и кухня, просторная и хорошо оборудованная. Хозяйка готовит кофе. Это настоящий, по запаху чувствуется. Она берет крошечную фарфоровую чашечку, разрисованную в манере Буше. Он глядит на нее широко раскрытыми глазами. Она разражается молодым смехом.

— Это для меня. Я боюсь за сердце.