Печать Цезаря
Шрифт:
После этих слов в рядах начальников, преданных Риму, послышались редкие, тихие, нерешительные возгласы.
— Вам тоже говорили о моих жестокостях. Но с кем же я был жесток? С венетами, которые задержали моих послов, совершив преступление, наказуемое даже вашими богами. С Амбиориксом и его воинами, пригласившими на совещание моего легата Сабина и подлым образом убившими его? Ни с одним галльским народом не вёл я войны, несправедливо вызванной. Сколько раз на вызовы отвечал я терпением, прощением и забвением! Уполномоченные ремов, помните вы старцев, явившихся ко мне с распростёртыми руками и умолявших меня сжалиться над вашим народом? Припомните женщин с распущенными волосами, обезумевшими от ужаса и с вершин укреплений подававших мне своих младенцев. Уполномоченные
На этот раз начальники эдуев и ремов с жаром захлопали в ладоши и закричали:
— Да, ты был отцом для нас и наших союзников!
Резкий голос друида Дивитиака проговорил:
— Презри клевету, Цезарь! Раздави её ногой своей, Цезарь продолжал:
— Галлы! Вам описывают римлян, как иноземцев, которых следует теснить и изгонять. Но почему римляне могут быть более чужими в Галлии, чем германцы, утвердившиеся на всём левом берегу Рейна? Наш язык, галлы Кельтики, для вас понятнее, чем язык большей части белгов; а для вас, галлы Бельгии, понятнее, чем язык ваших ближайших соседей. Некоторые друиды призывают против нас своих богов, тогда как мы поклоняемся тем же богам, что и вы, только под другими именами. Всё нас соединяет. У нас так же, как у вас, есть сенат, сословие всадников, верховные жрецы... Вам говорят, что я вношу к вам рабство. Взгляните на наши легионы: сколько солдат, набранных в Верхней Италии из ваших братьев, помнят ещё, как предки их говорили на одном с вами языке! Из приближённых мне военачальников сколько родилось в римской провинции, и в жилах их течёт галльская кровь! В самом нашем сенате, собрании богоподобных граждан, вы встретите старых предводителей кельтских племён. Наш город, наше войско никогда не было закрыто для людей вашего племени. Я пришёл к вам только для того, чтобы скрепить старый союз и предложить вам разделить с нами завоевание и обладание всем светом. Я пришёл для того, чтобы дать всадникам высокое положение, чтобы покровительствовать честному работнику, обезопасить торговые пути, почтить жрецов, действительно преданных святому делу... Не так ли, Дивитиак, мой благородный и учёный друг?
И Дивитиак отвечал:
— Наши боги — ваши боги, и ваша родина будет нашей.
Но присутствующие, за исключением эдуев, ремов и начальников арвернцев, все молчали. Видно было, что Цезарь был недоволен этой холодностью. Кажется, он посмотрел на паризов, когда стал продолжать свою речь.
— В таком случае, что же значит это горячее сочувствие к Амбиориксу и его головорезам? Огорчение при известии о наших победах и радость при ложных слухах о нашем невозможном поражении? Это очевидное презрение к нашим самым верным союзникам и расположение к нашим врагам? К чему эти предсказания друидов о будущем унижении наших орлов? К чему эти разъезды гонцов, выслеживание того, что делается в наших лагерях, поспешная продажа скота, тайная покупка оружия и лошадей, эти склады хлеба в укреплённых городах и в лесах? К чему это? Что от меня надо? Если хотят войны, то следует заявить об этом открыто! Отправляйтесь в таком случае к белгам, которыми вы восторгаетесь и которые завтра перестанут существовать. Для меня, для моих храбрых солдат, для моих верных союзников в Кельтике и Бельгии это будет лишним походом!
Из того, что легат был предательски убит, что две или три когорты были разбиты, вы воображаете, что римлян можно победить! Да если бы даже кому-нибудь и удалось уничтожить мои восемь легионом, то не следует забывать, что в Риме их сорок! Можно ли забывать, что Рим нельзя истощить войнами, что ребёнок вырастет там, чтобы отмстить за отца? Можно ли забывать, что весь свет, начиная от стрелков на Тигре до наездников на Атласе, вооружится и выступит под нашими знамёнами? Рим видывал врагов более страшных, чем Амбиорикс! А где же они теперь? Разве несокрушимая скала Капитолия поколебалась? Ганнибал только видел стены Рима, а войти в него не мог. Он был разбит в своей Африке, нагнан своими собственными гражданами и присуждён к позорной смерти в далёкой Азии. А Ганнибал не то, что Амбиорикс.
Всякий раз, как Цезарь произносил имя Амбиорикса, глаза его так и сверкали ненавистью. Он закончил речь так:
— Бороться с Римом — это бороться с богами. Такая борьба должна кончиться поражением и смертью... Я сказал то, что должен был вам сказать, не столько из любви к Риму, сколько по истинной дружбе к вам... Вы видите мои легионы: они приведены сюда для того, чтобы успокоить добрых и заставить трепетать злых. Люди умные должны это понять!.. Теперь меня призывают другие заботы; а через две недели все галлы соберутся ещё раз. Будьте на этом собрании: я буду на нём, и там вы увидите мои легионы со знамёнами, на которых будут написаны новые победы... Расходитесь!
Таким образом кончилось собрание. Мы поехали в город, и все мы, галльские вожди, ехали молча.
На следующий день я разбудил своих людей, и мы потихоньку поехали в Лютецию. Мы увидели, что дорога была истоптана бесконечным множеством сандалий, множеством копыт и изборождена колеями от тяжёлых колёс. Мы узнали, что ещё ночью Цезарь с легионами прошёл по этой дороге, направляясь к Сене.
Когда мы прибыли в Лютецию, нам сказали, что Цезарь тут проходил и вернулся через сорок восемь часов, поспешно направляясь к северо-востоку. В несколько дней поход против карнутов и зенонов был окончен. Мы были поражены быстротой его походов. Мы только что видели его на юге, как он был уже на севере и с яростью побивал непокорных. Через несколько недель мы узнали, что он перекинул мост через Рейн и во второй раз переправился через большую реку, чтобы распространить ужас в германских лесах.
Нам было тяжело, но мы не падали духом... Боги наконец освободят нас: два раза человек этот переплывал через океан и два раза через Рейн; морские боги не всегда терпели такую наглость человека. Морские волны уже раз разбили его флот, — почём знать, может быть Рейн разрушит его мост?
XIV. Амбиорига
Постоянно стараясь поддерживать союз с паризами против иноземного владычества, я отправился однажды посетить одного предводителя правого берега. Меня сопровождали только Думнак и Арвирах.
Через Сену мы переправились на судне, которое затем спрятали под высокую иву. Пробыв в деревне два дня, мы на обратном пути подъехали к берегу и остановились, чтобы закусить.
Вдруг мы увидели подъехавшего к реке всадника, направлявшегося с северной стороны. Он был вооружён и одет как германец. Всадник был весь в пыли и, очевидно, утомлён, как была утомлена и его лошадь. Нас всего более удивило то, что лицо его было закрыто не только опущенным забралом, но ещё стальной сеткой. Таинственный всадник подъехал к самой воде и древком своей пики стал пробовать глубину. Река была глубока и быстра, что, очевидно, огорчило его. Вдруг он вскрикнул от радости, заметив под ивой наше судно. Соскочив с лошади, он взял её под уздцы и, войдя на судно, вынул меч, чтобы обрубить верёвки.
Думнак и Арвирах тотчас же вскочили, выхватили свои мечи и, бросившись к незнакомцу, стали кричать:
— Стой, бродяга? Для тебя разве мы припасли судно? Сойди прочь!
Незнакомец быстро спрыгнул на берег и древком своего копья ударил направо Арвираха и налево Думнака. Оба упали ниц, вытянув руки, и так как это происходило у самой реки, то оба они попали в воду.
При виде этого я страшно рассердился: в лице моих воинов оскорбляли и меня. Я отвязал своего коня, вскочил на него и, опустив копьё, понёсся на врага.
Увидев меня, он также вскочил на лошадь и поскакал ко мне, также с опущенным копьём, прижав к груди щит.
Моё копьё скользнуло по его щиту, а его копьё разбилось о мой бронзовый пояс. От этих ударов мы почти опрокинулись на спины наших лошадей, а то присели на задние ноги. Конь незнакомца присел так, что не мог уже приподняться и только бился, поворачиваясь то в ту, то в другую сторону, и наконец упал. Всадник ловко успел сбросить стремена и встал, расширив ноги, над упавшим конём.