Печенежские войны
Шрифт:
— Знаю, — сказала Кифа, — Гардарика.
— Вот-вот. В первый град наш, в стольный, мы и должны поспеть прежде недругов.
— Я твоя невеста? — внезапно спросила девушка.
— Жена, Кифушка! А свадьбу справим, как только управлюсь с государственными делами, — важно, этак торжественно молвил юноша. — Вот прогоним огузов, отыщем Улию, воротимся к батюшке в Радогощ, сразу надену венок, разведу огонь, станем прыгать да песни петь, мёд-брагу пить. Такое гулянье закатим — в самом Пересечене отзовётся!
— Что я, ведьма — в костёр сигать, я плясать буду.
— То священный огонь. Сварожий, праздничный. Кто ж не скачет через него на веселье! Свадьбу справим по русскому обычаю, с игрищами, с удалыми забавами, с гуслями да перезвонными бубенцами! Ты своей красой не уступишь и нашим девам. Тебя, Кифушка, можно брать под венец громогласно, напоказ всему миру.
Смуглянка засмеялась, счастливая от слов таких. Затем неожиданно опечалилась.
— Ты чего? — удивился Улеб.
— Даст бог, приплывём в твою… нашу столицу, а у меня нету новых нарядов. Засмеют…
— Не до смеху там будет нынче. Что ж до нарядов, будут у тебя, моя суженая, красивых рубах сколько захочешь. Белых, тонкого полотна, узорочьем расшитых до пят. Накопаем железа в Мамуровом бору, наварим крицы, накуём всяческой кузни и увезём на торговище уличей. Я тебя с собой повсюду брать буду. Выбирай, чего душе угодно, хоть все лавки опорожни, ладо моя!
— Правильно!
— Нынче плохо нам, зорька ясная, растеряли родню…
— Не дай бог попасть кочевникам в плен, — встрепенулась она, — разлучат нас с тобою.
— Пусть попробуют! Нам нельзя загинуть, надо Киев предупредить. Не ко времени Святославу гостить в Булгарии. Постой-ка, постой… — Улеб даже грести перестал. — Маман сказал, князь большую дружину увёл… для чего?
— Здешний владыка, видно, не боится покидать свой акрополь, сам ушёл и копья увёл из столицы. А если наместники трон займут? Василевсы мудрей, на границах содержат акритов.
— Ой, Кифа!..
Так и плыли изо дня в день, в разговорах, в печали и радости. Все дивились, сколь мир велик.
Улеб, признаться, нет-нет да и подумывал раньше: «На корабле-то, может, смелой была оттого, что какой ни есть, а кусочек её отчизны. Каково же будет на утлом челне посреди неведомой ей Рось-страны?» Напрасно тревожился, она надёжная подруга. Прямо не верилось. Ай да Кифа!
…Плыли, плыли они.
Глинистые и черноземные кручи слева всё чаще и чаще чередовались с каменистыми оползнями, подрубленными снизу буровато-молочной каймой песка. Древний степенный Днепр был настолько широк, что казался выпуклым.
Но вот приметили Улеб и Кифа, что стали берега постепенно сближаться. Через тысячи вёрст дотянулись сюда многопалые руки гор, и пытались они ослабевшими от расстояния пальцами задушить реку, да тщетно. Лишь немного сдавили те руки неудержимо ползущее плавно-извилистое туловище Славутица, а пальцы их каменные местами пообломались и осыпались в воду — пороги.
— Ветер! Поднимается сильный ветер! — вскричала Кифа. — Он дует вспять течению и понесёт нас на крыльях!
— Слава мудрому Погоде! — Улеб приготовил парус и веревки-ужища, сложил на дно надоевшие вёсла.
Теперь он сидел сзади и держал кермо, одновременно управляясь с ужищами наполненного паруса. Кифа пристроилась у его ног, обхватив свои колени и уткнувшись в них подбородком, зябко поёживалась от налетевшей прохлады.
На лесистых склонах стали попадаться сожжённые и опустошённые прошедшей ордой поселения.
Моноксил настойчиво пробирался сквозь пену волн и водоворотов. Иногда приходилось помогать ему вёслами, как шестами. На отмелях прыгали в бурлящие струи и подталкивали судёнышко руками. Порою же огибали каменные преграды волоком. А только начиналась сравнительная гладь и глубина, снова мчались лихо и неутомимо.
Печенежскую силу на порогах не видели, однако чувствовали, что следуют за ней по пятам, догоняют неотвратимо.
Однажды столкнулись с огузами. Не с самим войском, не с обозом его, а с малым отрядом, всего в семь пеших и три конных. Может, то был нижний дозор кагана или запоздалое пополнение. А может, и просто замешкались и отстали от полчища, кто знает.
Случилось это на Крарийской переправе, в самом узком месте Днепра, где издавна степняки повадились устраивать засады и нападать на путников.
Печенеги заметили парус, притаились. Высокие скалы стиснули реку, их отвесные стены как бы образовали ворота, известные среди византийских торговых людей под названием Пасть Диавола.
Едва лодка оказалась в этой гранитной пасти, как в западне, огузы выскочили из укрытия, и пущенные ими стрелы со свистом пробили полотнище, вонзились в мачту и борт. К счастью, слишком поспешные выстрелы не причинили вреда Улебу и его спутнице.
Улеб резко повернул чёлн к скале, рассчитывая улизнуть под прикрытием её навеса прежде, чем враги успеют натянуть луки заново. Манёвр удался. Стрелы поражали сверху лишь зазевавшихся на стремнине рыб или бесцельно высекали каменную порошу.
— Мы пропали? — спросила Кифа.
— Они пропали, — буркнул в ответ Улеб, прикидывая, как поступить дальше. — Ну-ка попридержи лодку.
Кифа ловко перебежала на нос судёнышка, вцепилась обеими руками за край небольшой трещины, силясь удержать моноксил под напором воды. Удержала. Улеб обмотал весло плащом и высунул его наружу. Стрелы посыпались с новой силой. Те из них, что попадали в приманку, Улеб выдёргивал и складывал под ноги, приговаривал с досадой:
— Из-за них, глуздырей, вынужден дырявить новёхонькую луду, дарённую Птолемеем.