Печенежские войны
Шрифт:
Воины-моряки и два шустрых «лютых разбойника» с удовольствием восприняли весть о предстоящем ночлеге на тверди. Они быстро соорудили из найденных на берегу жердей и старой корабельной парусины вполне надёжный заслон от ветра, клинками накосили травы на постель, собрали хворост и развели огонь.
Родник, мигом обнаруженный мальчишками на дне овражка, дал жаждущим воду. Кустарник, таивший дичь, дал свежую пищу.
До ночи было ещё далеко, когда маленький лагерь погрузился в сон. Не спалось лишь Улебу. Он охранял покой тех, кто разделил с ним все трудности путешествия, глядел на их лица и с замиранием сердца думал о человеческой отзывчивости, о доброте и самопожертвовании, о подлинном товариществе, что сближает разных людей в любом краю земли.
Чтобы побороть искушение сна, Улеб снова взобрался на утёс. Настойчиво притягивала его взор распростёршаяся у ног равнина.
И вдруг поодаль, в сиротливых соснах, как и тогда, когда он пленником томился здесь, прижавшись к щели каменного склепа, закуковала кукушка. И, как много лет назад, прошептал он:
— Жива-зегзица, сколько мне жить?
Бесконечно её кукование.
С рассветом нового дня тревог и надежд отчалил корабль. Он плыл вдоль пустынного побережья. Наполненный ветром парус увлекал его к днепровскому устью. Тщетно вглядывались Улеб и его попутчики в изменчивые очертания суши, там ни души, ни дыма.
— Благо нам опять помогает ветер, — лукаво промолвила Кифа, — моему рыцарю не нужно толкать весло, и я могу разговаривать с ним.
Она пришла к Улебу на нос корабля, где всегда можно было его увидеть в те часы, когда парус позволял оторваться от вёсел. Юноша улыбнулся. Её присутствие неизменно вызывало в нём нежность.
Природа умница. Даже несмышлёных животных она наделила инстинктом заботы о более слабых в их породе. Даже безъязыкие твари, имущие силу самцов, рьяно оберегают всё стадо.
В разумном же роду людей самый сильный — мужчина. Счастливый удел всех мужей — защита рода и труд во имя его процветания, ибо отчизна важнее всего.
Но и для мужчины жизнь не полна, если нет в нём сознания ответственности за слабое существо, за женщину. Для возмужавшего Улеба такой желанной подопечной нежданно-негаданно явилась ромейская девушка Кифа.
— Кифа, — сказал юноша, — в студёных морях мне часто чудилась твоя печальная песня.
— Что ты! — встрепенулась она. — Я знаю только весёлые!
— Вспомни, ладо, ты её пела мне когда-то. В подвале своей харчевни на улице Брадобреев. Про птицу в клетке.
— Ах, не забыл, мой рыцарь!.. То песня франков, чужая.
— Разве хорошие песни бывают чужими! Спой её снова. Теперь я понимаю слова франков. Блуждаючи с Птолемеем, научился речам всяких немцев.
Кифа молвила:
— Петь не стану. А скажи мне, познавший наречия многих народов, как, однако, собираешься изъясниться с Курей?
— Мечом.
— Тут усмешкою не отделаться. Войдёшь к их кагану без пропускного знака да ещё и без толмача, заподозрят обман. Я боюсь за тебя, опасаюсь, что задуманная нами хитрость обернётся плачевно.
— Когда был у них в неволе, — сказал Улеб, — услышал и запомнил два печенежских слова. Да, пожалуй, их к делу не приспособить. Только навредить могут. Степняки гонялись за моим жеребцом, за Жарушкой, искали его в тумане и кричали по-своему: «Где конь? Где конь?» Я запомнил эти два слова.
— А сейчас где тот конь?
— Я его уступил чеканщику из Расы, побратиму.
— Печенеги!! — раздался внезапный крик. — Печенеги бегут! Вон они, за камнями! Много! — Оба «лютых разбойника» возбуждённо указывали на то место крутого берега, где выпирали из высокого бурьяна три огромных гранитных зуба.
Люди на суше вели себя странно. Действия их были разрозненны, сумбурны. Они явно не знали, встречать ли заморский корабль или бежать от него подальше. Одни прятались за выступами камней, встревоженно выглядывали оттуда, метались от укрытия к укрытию, другие, напротив, карабкались на гранитные глыбы и, выставляя себя напоказ, смотрели в море, прикрывая ладонями глаза от солнца.
— Да, — сказал Улеб, — это они.
Все, кто был на борту, сгрудились вокруг юноши, ожидая его распоряжений. А он бросился к мачте. Анит и несколько бойцов помогли ему убрать парус в считанные секунды.
Печенеги, кто посмелее, приблизились к самой воде. Те, что прятались, тоже покинули свои укрытия и потянулись к предполагаемому месту высадки чужестранцев.
— Не понимаю, — удивлённо молвил Улеб, — почти безоружны. Это на них непохоже.
— Не ломай голову, — сказал Анит. — Не грозятся железом оттого, что Округ Харовоя в согласье с империей.
Юноша на всякий случай велел Кифе и мальчишкам запереться в надстройке. Девушка послушно скрылась на корме. Мальчишек, разумеется, пришлось загнать туда бесцеремонными пинками.
Корабль мягко ткнулся косом в берег. Единственный сохранившийся после давешних схваток с норманнами его кол-таран вошёл в глинистую почву обрыва.
Анит Непобедимый перебросил конец длинной доски на твердь, не спеша окинул взглядом тесно сомкнувшихся печенегов, оглянулся на безукоризненный строй горстки своих храбрецов.
— Что дальше? Так и будем стоять да глазеть друг на друга? Ну и встреча! Хоть бы повод какой-нибудь дали, а то ни биться, ни говорить с этим племенем.
— Что с ними сталось?.. — недоумённо произнёс Улеб. — Это не войско.
— У них и узнай.
— Каким образом? — Улеб в сердцах сдёрнул шлем и перчатки, швырнул под ноги. — Как же выпытать у них про Улию?
— Христос спаситель, они не меньше нашего ждут разъяснений.
— Воины предпочитают пустые речи меж собой, — послышался сзади насмешливый голос Кифы. Девичье любопытство побороло осторожность. — Обычные люди, ни капельки не страшные. Молва о них несправедлива. Хоть и нет на них кольчужной ткани, хоть и не дал им господь благодати, язык и облик православных, зато не сверепы и забавны очень.