Печенежские войны
Шрифт:
— Блуд знал об этом и поленился их догнать?
— Ещё бы! Пальцем не пошевелил, нахлебник, не удосужился седлать коней в погоню. Он тебя не любит, обожаемый. Все они предатели. Один я неподкупный, хоть и не видал награды.
— Чего бы ты хотел за верную службу? — язвительно спросил динат.
— О, если б отослал меня обратно в Константинополь, я хорошенько присматривал бы за хозяйским добром.
— Умолкни! — оборвал его Калокир. — Ты пригодишься мне и в армии. А мавританка подождёт. Да и ты, Молчун, не великомученик. Ступай к опочивальне госпожи и не смей отлучиться. Поплатишься головой, если что-нибудь случится с Марией.
Акакий попятился. Но Калокир задержал его:
— Она знает о побеге булгарина?
— Да, ей известно. Мне лучник сообщил, будто люди слышали, как Велко крикнул напоследок: «Голубка, я вернусь и всё равно спасу тебя!» Велко, говорят, настырный малый. А она, твоя Мария, как я догадался, в седле молилась за него. Я ехал рядом и слышал. Ещё упоминала чьё-то имя.
— Милчо из Карвуны! — предположил динат, похолодев. — Так всегда называет себя перед варварами Блуд. Неужели и он… Блуд красив…
— Нет, господин, Мария ненавидит Блуда, им подружиться невозможно. Да и не Милчо вовсе поминала она, а.» дай бог памяти… какого-то Булея. Или Пулеха. Нет, нет, Улебия как будто. Языческого идола, возможно. Тьфу.
— Голубкой, значит, обзывал… — Динат вскочил, зачем-то вдруг плотно затворил окно. — Грозился, висельник, снова вернуться в кастрон за нею?
— Да, он такой. Ведь ежели, к примеру…
— Пшел во-о-он!
Тяжёлый пестик полетел в уже захлопнувшуюся дверь.
Не меньше получаса шагал Калокир из угла в угол, оглашая проклятиями гулкие своды верхнего зала, пинал валявшиеся подушки, вазы и кувшины, скамью и даже массивный постамент Атланта, державшего круглый аквариум с пёстрыми рыбками.
Внезапно внимание дината привлекли приветственные возгласы внешней охраны. На цыпочках, быдто его могли заметить или услыхать снаружи, подкрался он к окну и разглядел сквозь решётку, как часовые, ловя поводья, помогают спешиться группе всадников.
По расцвеченным султанчиками на шлемах и по чешуйчатым стальным наплечникам, напоминавшим раковые шейки, он узнал своих местных опекунов: почтенного хилиарха Гекателия и таксиарха [43] с незапоминающимся именем. Прочие четверо были сопровождающими лакеями или оруженосцами налегке, они остались при лошадях, в то время как хилиарх с таксиархом, обнажив головы, ступили во дворец.
43
Хилиарх, таксиарх — воинские чины, командиры армейских отрядов.
Так же крадучись Калокир устремился к ковру на стене, сдёрнул первый попавшийся меч, выхватил из настольной шкатулки несколько свечек и, подбрасывая одну за другой, принялся рубить их на лету.
Мелодично звякнул висячий колокольчик, в дверную щель просунулась голова Акакия.
— К тебе из войска, господин.
— Проси.
Военачальники уже переступили порог, но Калокир всё ещё самозабвенно расправлялся со свечками, демонстрировал незаурядную ловкость и, лишь покончив с последней свечой, как бы невзначай обнаружил присутствие посторонних, быстро сунул меч в петельку на ковре, скромно поздоровался с вошедшими и смущённо опустил глаза, как великовозрастная девица, которую застали за игрушками младшей сестрёнки.
— Великолепно! — воскликнул хилиарх Гекателий, окидывая взглядом усеянный восковыми обрубками пол.
— Поразительно! — подхватил таксиарх с труднопроизносимым и потому незапоминающимся именем. — Армия обрела в твоём лице истинного виртуоза.
Уж так застеснялся, так застеснялся Калокир:
— Ах, славные, не стоит восхищаться. То для меня просто развлечение. Я… Вы… врасплох… Сожалею, любезные мои друзья, что слишком увлёкся столь лёгким упражнением и не слыхал, как вы вошли.
— Нет, нет, — ещё разок воскликнул Гекателий, на которого, надо отметить, действительно произвело впечатление недюжинное мастерство того, кто внешне менее всего походил на искушённого воителя, — ты был великолепен! Какой размах! Какой удар!
А таксиарх уж молчал, он посчитал, что с Калокира достаточно.
Динат гостеприимно пригласил их сесть. Все трое чинно расселись, не спеша, обстоятельно, как парламентёры перед ответственными переговорами.
Гекателий был дородный, крупный мужчина. Как многие обременённые излишним весом собственного тела, он плохо переносил жару, вызывавшую в нём одышку и потливость.
Таксиарх являл собой противоположность хилиарху. Он был поджар, как гончая, скуласт, моложав, с холёными ногтями тонких нервных рук, с глазами мутными и мудрыми, как у змеи. Предпочитал молчать.
— Здесь царил переполох, когда мы подъезжали, — произнёс Гекателий, — уж не случилось ли чего дурного?
— Ты не ошибся, — сказал динат, — мне сообщили, что бежал от наказания один бунтовщик, булгарин.
— Всего один? Это ли потеря! Вот у меня большая часть невольников — булгары, и все они удрали.
— Всех нужно изловить!
— Они повсюду убегают. Слетаются со всех сторон к своему войску и к русинам. Им же хуже. Когда пойдём топтать их разом, живыми или мёртвыми отыщем там всех беглых псов. Я — своих, ты — своего. Не миновать им кары. — Гекателий потянулся к аквариуму, бесцеремонно зачерпнул воды, побрызгал на лицо. — Я не в себе от удушья после скачки. Высоко поселил тебя Цимисхий.
— Мы посланы к тебе епископом нашим, — подал голос таксиарх.
— Он здесь, в Адрианополе? — оживился динат. — Уже вернулся в епархию?
— Сегодня прибыл из столицы. Мы встретили его раньше граждан.
— Немедленно к нему! В его устах должна быть весть о моём высоком назначении! — Калокир направился к столику с бронзовым билом, чтобы призвать Акакия и приказать тому седлать коней и принести парадный наряд, достойный визита к церковному главе провинции, и был уже на полпути к висячему сигнальному диску, как вдруг остановился, оглянулся на гостей, которые по-прежнему сидели на скамейках в сибаритских позах. — Вы отказываетесь препроводить меня?