Печенежские войны

Буртовой Владимир Иванович

— Прощайте! Будьте все счастливы! — воскликнул Улеб и ударил вёслами по воде. — Держись крепче, Кифа. Мы в Киев проскочим, посрамим степняков. И Улию отобьём у них.

— Прощайте! — кричал им вдогонку Непобедимый.

— Прощайте! — кричали воины-гребцы.

— Прощайте! — кричали «лютые разбойники».

— Хош! Хош! Руся! — кричали ятуки, размахивая меховыми шапками.

Глава XXII

Крохотное судёнышко долго плутало

в камышовых протоках днепровского лимана, прежде чем выбралось на широкую стремнину. Улеб и его спутница поначалу плохо ориентировались в незнакомых местах. Потом, обретя верное направление, они двигались расторопнее.

Если дул попутный ветер, летели птицей. В часы полного затишья или при встречном ветре приходилось убирать парус и браться за длинные вёсла, которые хоть и требовали больших усилий гребцов, зато гнали моноксил вверх по реке с достаточной скоростью.

Мускулы Твёрдой Руки неутомимы. За несколько дней было покрыто весьма значительное расстояние, куда большее, нежели предполагалось.

По ночам делали привалы. Улеб стрелял полночную живность, ловил линей в тине и водорослях заливов. Кифа готовила пищу. Надо признать, делала это отменно. Что ни варила-жарила, всё вкусно и выше всяких похвал. Не зря росла при кухне знаменитой константинопольской харчевни. Насытившись и запив ужин чистой днепровской водицей, они тут же засыпали под открытым небом.

Едва брезжил рассвет, снова пускались в путь, не останавливаясь до самого темна.

Порой лысые склоны обоих берегов бороздили извилистые овраги, порою же надвигались и уходили вспять сосновые и смешанные леса. Внезапно и зримо появлялись стада диких животных, они шумно убегали, потревоженные лодкой и людьми, которые, в свою очередь, настораживались от их топота, остерегаясь засады огузов.

В низовьях Днепра кочевники не попадались. Но Улеб и Кифа понимали, что с каждым новым днём увеличивалась вероятность такой встречи.

— Куря не может идти быстро, — говорил Твёрдая Рука, — его войско обременяет слишком громоздкий обоз. Жилище, жёнок, детей, пожитки, скотину — все они тащат за собой. И оседают подолгу.

— Скоро река кончится, а их не видно, — вторила Кифа.

— Славута нескончаем.

— А мучениям нашим будет конец?

— Достигнем порогов, за ними, должно, дней десять, и Киев.

— Боже милостивый! — всплеснула она руками. — Мы, оказывается, ещё на порог не ступили.

— Пороги — то каменные заборала в воде. Они нам всего опасней.

— Ты видел их?

— Нет. Но слышал про них от Велко. Мой побратим невольно ходил сюда с греком-купцом на торг. Велко всё видел и мне сказал, а я запомнил. Как начнутся каменья, станем в иных местах подниматься в обход, посуху, волоком.

— Ты у меня самый сильный, тебе моноксил волочить невелик труд. И я помогу, мой рыцарь.

— Сколько раз просил, называй меня человеческим именем!

— Улеб, Улеб, — сказала она, — тебя зовут Улеб из Радогоща.

— То-то.

Улеб размеренно грёб, упираясь ногами в смолистые упруги, откидываясь назад и наклоняясь вновь, и убегали из-под лопастей вёсел пенистые водовороты, будто нанизывались на стремительный след, как бусинки на нить.

Ему радостно было видеть Кифу рядышком, неотлучно. За эти дни он изучил милые черты её личика так хорошо и подробно, что и во сне они чудились ему явственно, и потому сновидения были легки и приятны.

Кифа всем своим существом впитывала неизменную нежность, исходившую из глубины его светло-серых глаз. Она любовалась ловкостью и совершенством его крепкого тела, не знавшего лени и устали, всем его мужественным обликом, в котором, однако, нет-нет да и проскальзывало нечто наивно-детское, умилявшее её.

Это взаимное тёплое чувство гасило в душе Кифы тлеющий страх перед круто повернувшейся судьбой, подавляло редкие вспышки памяти о минувшем, ту щемящую сердце боль, какая неизбежна для всякого, кто навсегда расстаётся с родным домом.

Одновременно пугающим и манящим казалось ей будущее. Улеб, благородный витязь из неведомого ей племени уличей, и есть её настоящее. Нет, не раскаивалась певунья, что добровольно ушла за ним на край света. Всё ей было ново и интересно.

— Улеб! — Кифа звонко рассмеялась. — Улеб, ворчун из преисподней!

— Ладно тебе, — сказала он ласково, — сама-то сущий чертёнок на мою горячую голову.

— Ой, горячий какой! Горим! — Она черпала за бортом воду и со смехом брызгала в дружка.

— Опрокинемся! Да уймись ты, глупенькая, накличешь ещё печенегов.

Напоминание о действительности мигом остудило девушку. Личико её сделалось серьёзным, она пригладила мокрыми руками разметавшиеся иссиня-чёрные волосы, молча взяла малое весло и, устроившись на корме, принялась выравнивать курс челна, устремив вперёд пристальный взор.

В Днепре такое обилие рыб, что на широкой его поверхности расходились круги и слышались громкие всплески, будто плыли впереди, по бокам и сзади лодки целые подводные хороводы русалок, которые шаловливо высовывали из глубины ладони и хвосты и шлёпали ими по речной глади.

Безветрие. Истома. Жарко. Бесконечная россыпь ослепительных бликов на голубой скатерти реки. Вкрадчивое, жалобное повизгивание деревянных уключин. Ровное дыхание неистового гребца. Почти беззвучный однообразный напев на устах юной ромейки.

Затрещал камыш — это вывалился напролом, чавкая в иле, клыкастый вепрь и застыл, позабыв о водопое, уставился налитыми кровью глазами на плывущих. Беззаботно хрюкали полосатые поросята, в небе парили степные орлы, а на лесных опушках спокойно разгуливали олени.

— Куря шёл по той стороне. Здесь зверье непуганое, — сказал Улеб.

— Очень много вокруг пастбищ, — сказала Кифа, — животным на приволье нет числа. Кто хозяин всему? Люди есть где-нибудь?

— Великое множество. Городищ да весей не перечесть. Я слыхал в холодных морях, как там нарекли мою родину — Страна Городов.