Педро Парамо. Равнина в огне (Сборник)
Шрифт:
Нам нравилось смотреть, как длинная вереница всадников снова пересекает Равнину, будто в старые добрые времена. Как тогда, в самом начале, когда мы, как высохший чертополох на ветру, срывались с земли, чтобы сеять ужас по всей Равнине. Было такое время. И теперь это время, кажется, возвращалось.
Оттуда мы направились в Сан-Педро. Мы подожгли поселок и двинулись в Петакаль. Стояла пора сбора кукурузы, и стебли уже успели пересохнуть и погнуться под сильными ветрами, которые дуют над Равниной в это время года. Так что пламя, гулявшее от поля к полю, завораживало особенно. Приятно было глядеть на то, как вся Равнина в этом огромном пожарище превращается в пепел, а над заревом поднимается дым. Дым с запахом тростника и меда: огонь
А из дыма, с закопченными, как у чертей, лицами, появлялись мы. Мы отовсюду сгоняли стада, чтобы собрать животных вместе и снять с них шкуры. Вот чем мы теперь промышляли: коровьими шкурами.
Потому что, как сказал нам Педро Самора, «эту революцию мы устроим на деньги богатых. Они все оплатят: и оружие, и все другие нужды нашей революции. И пусть у нас пока нет флага, за который мы могли бы сражаться, главное сейчас – поторопиться и накопить побольше денег, чтобы правительственные войска, явившись сюда, сразу увидели, как мы сильны». Вот что он сказал. И действительно: когда в конце концов войска вернулись и вновь принялись убивать нас, это давалось им уже не так легко, как прежде. Теперь за сотню верст было видно, что они нас боятся.
Но и мы их боялись. Видели бы вы, как у нас яйца вжимались внутрь по самую глотку от одного только шума, доносившегося от их отрядов, или от стука копыт на дороге, у которой мы поджидали их в засаде. Мы словно слышали, как они переговариваются, проезжая мимо нас: «Мы давно учуяли их, и теперь только притворяемся, что не замечаем».
И кажется, так оно и было. Потому что они вдруг, ни с того ни с сего, бросались на землю, прятались за лошадьми и начинали отстреливаться, в то время как другие потихоньку заходили нам за спину, и, в конце концов, хватали нас, как кур в курятнике. Тогда мы стали понимать: если так пойдет и дальше, на многое нас не хватит – как бы много нас ни было.
Дело в том, что теперь речь шла не о людях генерала Урбано, которых бросили на нас поначалу и которые приходили в ужас, стоило нам только начать кричать и подбрасывать вверх шляпы. Тех силой вытаскивали с их ранчо, чтобы сражаться с нами, и нападать они решались, только когда нас было совсем немного. Те люди давно закончились. После появились другие. Но тяжелее всего пришлось с нынешними. Теперь это был некий Олачеа, его люди были выносливыми и решительными. Люди, которых взяли с Верховий, из Теокальтиче, вперемешку с индейцами племени тепехуан. Патлатыми индейцами, привыкшими не есть по нескольку дней и способными часами выслеживать тебя, не моргая. Выжидать, пока ты не высунешь голову из укрытия, чтобы тут же пустить прямиком в тебя длинную пулю «30–30», от которой хребет у тебя трещал, как гнилая ветка.
Нападать на окрестные ранчо, ясное дело, было куда проще, чем пытаться поймать в засаду правительственные войска. Поэтому мы взяли за правило рассеиваться по округе, а потом, собравшись в кулак, совершать набеги то тут, то там. Вреда мы причиняли больше, чем когда-либо, но всегда на бегу: давали им пинка под зад и убегали восвояси, как бешеные ослицы.
И так, пока по склонам вулкана полыхали в огне поместья в округе Эль-Хасмин, кто-нибудь из нас внезапно нападал на стоявшие внизу правительственные отряды, волоча за собой ветви акаций, скрываясь в облаках пыли, среди шума, который мы каждый раз поднимали, чтобы люди думали, что нас много.
Теперь солдаты чаще всего оставались стоять неподвижно, выжидая. Раньше они все время двигались с места на место, то подаваясь вперед – то вновь отступая, как заведенные. Оно и понятно: куда ни посмотри, повсюду в горах виднелись пожары, огромные зарева. Кто-то будто специально жег лес, чтобы освободить землю под просеку. Мы видели, как полыхают днем и ночью поля и фермы, а иногда и целые селения, вроде Тусамильпы и Сапотитлана. От пожаров в округе ночью становилось светлее, чем днем. И люди Олачеа маршем выдвигались туда. Но стоило им прийти на место, пожар начинался в Тотолимиспе – вот здесь, рядом, прямо у них за спиной.
Это было приятное зрелище. Вынырнуть из зарослей тепемеските [91] , когда солдаты, настроившись на сражение, были уже далеко впереди, и смотреть, как они пересекают пустынную равнину, еще не зная, что никакого врага перед ними нет. Они будто падали в глубокий, бездонный колодец – в огромную подкову равнины, со всех сторон сжатую горами.
Мы подожгли Куастекомате и сыграли там в бычков. Педро Самора очень любил эту игру с бычками.
91
Разновидность мескитового дерева (лат. Lysiloma divaricatum).
Федералы ушли по направлению к Аутлану, намереваясь занять местечко под названием Ла-Пурификасьон. Там, как они думали, у бандитов было целое логово – и мы, по их расчетам, вышли оттуда же. В общем, они убрались и оставили нас одних в Куастекомате.
Здесь нам довелось сыграть в бычков. Они забыли восьмерых своих солдат, а еще местного управляющего и приказчика. Так что мы два дня подряд играли в бычков.
Мы соорудили круглый загончик, вроде тех, в которых запирают коз. Он служил нам в качестве манежа, а сами мы усаживались кругом поверх ограды, чтобы не выпустить наружу матадоров, которые бросались бежать со всех ног, едва завидев ножик, на который их хотел насадить Педро Самора.
Восемь солдатиков ушло на один вечер. Остальные двое – на другой. Труднее всего получилось с приказчиком – тощий и длинный, как тростниковый шест, он с легкостью увиливал от ударов ножа. Управляющий, наоборот, погиб почти сразу. Этот был коренастый и упитанный, и не использовал никаких приемов, чтобы увернуться от шпажки. Умер молча, не издав и звука. Будто и не возражал против того, чтобы его насадили на вертел. Но с приказчиком пришлось потрудиться.
Педро Самора давал каждому из матадоров по одеялу – и с помощью этого тяжелого, громоздкого одеяла приказчик и наловчился защищаться от шпажки. Потому что, поняв, что надо делать, он стал махать вперед-назад одеялом против шпажки, направленной в его сторону, и так и отбивался им, пока Педро Самора не утомился. Было хорошо видно, как он устал бегать за приказчиком, которого за все время смог только пару раз уколоть. И тогда он потерял терпение. Некоторое время он делал все те же движения, но вдруг, вместо того чтобы бить в лоб, как это делают быки, одной рукой отвел в сторону покрывало, а другой воткнул шпажку прямо в бок этому малому из Куастекомате. Приказчик, кажется, сразу и не понял, что произошло, потому что еще долго стоял и махал из стороны в сторону одеялом, словно отбивался от ос. Он перестал двигаться, только когда увидел, что кровь льется ему на живот. Весь перепугался, пробовал пальцами зажать дыру, которая зияла у него меж ребер. А из нее ручейком вытекала эта ярко-красная штука, в то время как сам он только бледнел и бледнел. Потом упал на землю посреди загона и уставился на нас. И валялся там, пока мы его не повесили – иначе он умирал бы слишком долго.
С тех пор Педро Самора стал играть в бычков чаще. Как только выдавался случай.
В то время почти все мы были из низин – и сам Педро Самора, и те, кто ходил под его началом. Позже к нам присоединился народ из других мест: светловолосые горцы из Сакоалько – длинноногие, с белыми как творог лицами. И другие – из Холодных Земель. Они говорили, что пришли из Масамитлы, и все время ходили укутанные в накидки, как будто на дворе днем и ночью шел снег с дождем. У этих в жару пропадал аппетит, и поэтому Педро Самора послал их сторожить перевалы между склонами вулканов – там, наверху, где нет ничего, кроме песка и вымытых ветром камней. А вот светловолосые горцы очень скоро привязались к Педро Саморе и не отходили от него ни на шаг. Они все время ходили рядом с ним, стали для него сенью и защитой и выполняли любые его приказы. Иногда даже похищали для него лучших девушек из окрестных деревень.