Пепел Анны
Шрифт:
— Как?
— Элементарно. Банально. Безотказно. Букет роз. Неожиданно. Вдруг. Никто не устоит. Бабушка не устояла.
И снова грузовик с оранжевыми бочками.
— Так что учись, сынок, — отец покровительственно подмигнул. — Скажешь Великанше, что панцирная щука, подаришь гладиолус — и она твоя навеки. Хотя я на твоем месте…
И снова.
Отец поморщился.
— Что? Ты бы на моем бы?
— Держался бы подальше. Эти торфяные болота не стоят приступа ни днем, ни уж тем более в темное время суток. Слушай, сынище, а почему именно Великанова?
Я пожал плечами. Великанова. Ну вот, так вышло, Великанова. Она зацепилась рукавом за дверную ручку в столовой, а я шагал сразу за ней и не успел остановиться. Рукав оторвался и остался висеть на двери, Великанова же заметила, что раньше за такие проделки меня вызвал бы на дуэль ее брат-рапирист. Но поскольку у нее брата нет, я могу еще немного помучиться.
— У тебя заниженная самооценка, — сказал отец. — Это опасно и заканчивается всегда одинаково. Юноша с заниженной самооценкой начинает дружить с Великановой, Великанова, с который не стал бы водиться даже горбатый гном, окрыляется собственным величием, быстро становится поэтессой, потом хорошей поэтессой, потом у нее сносит чердак…
Отец объехал неглубокую выбоину.
— …И она объявляет, что всякой Ане Ахматовой потребен по крайней мере Коля Гумилев, ты же — серая ничтожная плесень, достойная в лучшем случае продавщицы Анжелы из соседнего ларька…
Отец занервничал, и дорога в соответствии с его состоянием тоже занервничала, машину затрясло. Видимо, личный негативный опыт. Зато грузовики с оранжевыми бочками закончились.
— Так что, сынище, махни на Великанову, живи безмятежно. Ах ты…
Это была колдобина чуть поглубже, правую переднюю стойку пробило, отец выругался.
— Раньше за дорогами получше следили, — сказал отец. — Кубинское руководство редко аэропортами пользовалось, для безопасности частенько взлетали с автотрасс. Боялись, что из «Стингера» самолет завалят.
— А сейчас не взлетают? — спросил я.
— Не, — поморщился отец. — Времена изменились, сейчас из «Стингера» палить дурной тон.
Проскочили мимо разноцветного поселка с бродячими коровами. Потом еще одного с бродячими коровами. Потом небольшой городок с синими стенами, отец сказал название, но я не запомнил, запомнил здание местной администрации с синими стенами и деревянный трехэтажный театр, его построил здешний просвещенный рабовладелец в девятнадцатом веке, до сих пор стоит на добрую память об этом достойном сеньоре. И представления, кстати, дают.
— Я весь остров объездил, — сказал отец. — На всю жизнь впечатлений хватит. Жаль…
— Что жаль?
Но отец не ответил, сосредоточившись на обгоне повозки, которую тащил осел. Хозяин осла шагал рядом и иногда помогал своей скотине, подталкивая телегу плечом и лбом. Осел то и дело косил влево, и отец ругался и сбрасывал газ, а на встречку через сплошную боялся.
Я не стал переспрашивать, чего жаль, мы все-таки оставили позади осла и через минуту въехали в очередной безымянный городок с колокольней. Зелень резко закончилась, начались обветренные улицы и щербатые дома, некоторые с разноцветными фасадами, другие как есть, третьи вообще деревянные и подсгнившие, ждущие своего ветра. Народ с велосипедами, но никого на велосипедах, все рядом, пешим ходом.
— Отдохнуть надо, — сказал отец. — Постоять немного. Осел меня удручайте.
Отец приткнулся у обочины напротив почты, заглушил двигатель и стал разминать пальцы. По лобовому стеклу текли пыльные ручейки, мне казалось, что я слышу, как по крыше стучат капли. Мимо прошла плачущая девочка.
Отец размял пальцы, опустил стекла, закурил. Я подумал, что сейчас он скажет что-то ненужное, лишь бы сказать, но отец промолчал, смотрел через руль на улицу. Как будто снаружи все-таки был дождь, а мы стояли здесь и его пережидали, только дождя никакого не было. А мы с ним стояли и стояли, и пыль текла. Мне интересно стало, я засек время. Стояли, смотрели. Отец поверх руля, я на почту.
За десять минут на почту так никто и не заглянул, лишь по ступенькам спустилась рыжая ребристая крыса и стала хлебать пыль из впадины между последней и предпоследней.
Отец курил и стрелял окурками в синюю стену.
Я отца понимал вполне. Я здесь несколько дней пробыл, а у меня такие же настроения. Наверное, это из-за острова. Когда ты на острове, то по-другому думаешь. Коротко. Потому что на острове с длиной проблемы, даже вдоль тысячи километров не насчитаешь, что уж говорить про поперек. Неделю поживешь — и мысли коротеют, и дальше чем на послезавтра не думаешь, от этого легко. Хотя не легко, а так, пустотно. Немного подумаешь, а потом раз — и неохота, и мысли словно рассыпались, и через минуту уже не вспомнишь, да и не важно. Вот и сейчас, стал я думать — почему эта крыса пьет пыль, но долго думать не смог.
— Кстати, чуть не забыл, — отец достал из кармана ключ с пластмассовой биркой. — Лови.
— Что это?
— Ключ от квартиры, — пояснил отец. — Это недалеко от Университета, хороший дом, современный. Две комнаты, кстати.
— Зачем?
— Ну, мало ли, — зевнул отец. — Вдруг захочется побыть одному? Посмотришь, как я живу.
— Так давай вместе сходим, с мамой…
Отец рассмеялся.
— Мама там побывала, — сказал он. — Первым же делом. И, заметь, ничего предосудительного не нашла, обычный бардак и пыльные подоконники. Так что бери.
Отец сунул ключи мне в карман.
— Адрес там написан, шестой этаж, — отец улыбался. — Что тебе все в гостинице сидеть? Пойдете с Аней погулять, в кафе посидите, на дискотеку заглянете, потом ко мне, музыку послушаете…
— Музыку, — тупо повторил я.
Отец нахмурился.
— Слушай, тебе лет сколько? — спросил он. — Восемьдесят? Ты пенсионер? На скамейке еще успеешь посидеть, не торопись.
— Я не пенсионер.
— Вот и правильно. Но матери не говори, ладно?
— Ладно.
Я убрал ключ в задний карман.
— Ну, поехали, — сказал отец. — Тут недалеко.
Не знаю, как недалеко, но довольно скучно. Море справа по ходу, но не близко, а в отдалении, так что не видно. Потом поля, поля, поселки, городишки, снова поля. С кукурузой, с пшеницей, с другими растениями, зеленые, желтые, коричневые, они мелькали перед глазами, постепенно сливаясь в полосу. Я зацепился за эту полосу, в голове стремительно накопилась усталость, и я уснул.
— Эй, просыпайся! — отец постучал мне в плечо.