Пепел Анны
Шрифт:
— Камней?
— Ага. Там куда ни пойдешь — везде камни. Желтые, черные, красные камни. А под камнями кости.
В Греции мне не понравилось, там очень пожито. Как и в Италии, кстати. Чувствуется, что люди здесь последние три тысячи лет сильно старались, в Египте хоть песком затянуло, а в Афинах… Сразу хочется бежать оттуда.
— Камни, — повторил я. — Старые и новые. Старых больше.
— А в Италии?
— То же самое. Хотя Колизей подходит для звездолетов…
Я поглядел на стену и обнаружил, что стена исписана разными посланиями, привет, пока, Лева — дурак, я сюда еще вернусь, синими надежными чернилами, вернусь. Поверх чернил белая эмаль, но жидкая, все насквозь, до тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года, до звезд, до полос.
— Что? — обернулась Анна. — Каких звездолетов?
— А, да никаких. Я хотел сказать, что там место такое удобное, как стадион. То есть он и есть стадион… Короче, может легко приземлиться вертолет. Стадионы всегда строятся так, что на них могут приземлиться одновременно два вертолета.
— Зачем на стадионах вертолеты?
— Мало ли? У нас иногда футболистов на матч вертолетами завозят. И увозят.
— Почему?
— Чтоб народ не перебил.
— У нас футболистов любят, — сказала Анна.
— И у нас любят, — сказал я.
— Стадионы… — Анна поглядела на тучи. — Их можно по-разному использовать.
— Да, по-разному.
— А как в Италии? Она от Греции отличается?
— В Италии еще хуже, — ответил я.
— Почему?
— Народу больше.
Анна промолчала.
— А вообще везде одинаково, — сказал я. — Везде одно и то же. Хотя у вас тут по-другому… Но я тут ничего не понимаю.
— Глаза постороннего лучше глаз орла, — заметила Анна.
Красиво. Но на мои глаза надежды мало, я всегда смотрю под ноги и вижу трубы в заплатах.
— А зачем ты на Кубу поехал? — спросила Анна.
— Не знаю. Не был тут еще.
— А твой отец? Он что тут делает?
— Он журналист.
— Журналист?
— Ну да. Пишет про разное. Он здесь давно живет. Ему здесь нравится.
— А тебе?
— Мне тоже.
Глава 8. Последний пляж
Спустился в бассейн. Толстый и сегодня отчего-то радостный сантехнический негр опять неторопливо разбирал душевую стену, уже расковырял зубилом мелкую красную плитку и теперь выдирал из бетона трубы, иногда подгибая их ржавой кувалдой. Делал он это с удовольствием, я ему позавидовал. Негр помахал мне пассатижами.
Вода была холодная, не успела с утра прогреться, я сделал два бассейна по дну, всплыл, увидел, что мама проснулась. Думаю, она меня в атриуме подкарауливала, спрятавшись за колонной. А потом за мной следом. Мимо дохлой птицы.
— Опять? — спросила она.
Каким-то образом она всегда это определяет. Зверским материнским чутьем.
Мама устроилась на лежаке. Вытряхнула на пол косметичку.
— Я тебе говорю — доиграешься, — мама принялась втирать в руки антисолнечный крем. — Тут отец тебя вытащить не сможет, не надейся.
— Да ничего такого, — принялся отнекиваться я. — Ты на ровном месте придумываешь…
— Ничего я не придумываю, сыночка, — мама с чавканьем втирала крем в плечи. — Уж как-то я знаю, когда ты кулаками машешь.
По взгляду, что ли? Костяшки вроде не разбиты, раньше она все по костяшкам считывала, но сейчас с руками норма.
— Так кто на этот раз? — поинтересовалась она.
— Да один пиндос прикопался.
Не стал я особо отпираться, делов-то.
— Прекрати, — тут же сказала мама. — Ты что, нарочно? Ты же знаешь, я ненавижу это слово! Это омерзительно!
— Хорошо, один… Эмигрант, кажется. Короче, там были эмигранты, а мы гуляли. Пьянущие все. А я мимо проходил…
— Какая знакомая история, — ухмыльнулась мама. — Ты в который раз проходил мимо и никого не трогал…
— Ты мне не веришь?
— Я что, ненормальная? В нашей семье нельзя верить никому. Тебе, сыночка, я не верю с третьего класса.
— Но это правда, — сказал я. — Мы с Анной гуляли себе, а тут эти набросились. Ну я одному чутка и всек.
— Прекрати, пожалуйста! Мне не нравятся эти слова, а ты их нарочно употребляешь. Что значит «всек»?
Показался жизнерадостный отец. Помахал нам, помахал сантехническому негру, сразу взял в баре два мохито и пришлепал к лежаку. Предложил маме, она с утра отказалась, поэтому отец с удовольствием оставил оба коктейля себе.
— Что значит «всек»? — спросил отец, устраиваясь на лежаке. — «Всек» — это значит втащил. Когда мы с тобой, мать, ходили в школу, говорили «пробил».
Отец отхлебнул из стакана, откинулся на спинку.
— Еще раньше, в период застоя, это называли «вмазал», хотя, мне кажется, «всек» гораздо лучше отражает суть действия — коротко и емко. Мать, ты же филолог, ты не можешь отрицать, что от невразумительного мыльного «вмазал» до действенного брутального «всек» — десятилетия языковой эволюции.
— Десятилетия деградации, — возразила мама. — Дело не в этом.
— А в чем же?
— В том, что твой сын опять подрался.
Я растянулся на лежаке. Мне нравилась эта ситуация, книжная и кинематографическая. Сферическая мать недовольна гадким поведением юного принца, а батюшка…
— Из-за чего подрался-то? — поинтересовался отец. — Так или по делу?
— По делу, — ответил я. — Чего так-то махать?
Сейчас будет. Сейчас мама скажет, что прежде всего должно быть Слово.
— Знаешь… — начала мама.
— Некоторые вопросы можно решить только насилием, — предупредил я.
Батюшка с удовольствием отхлебнул полстакана мохито.
— Категорически с тобой согласен, — отец похлопал меня по плечу. — Молодец. А вы, маменька, плохо знаете классику. Как это там у Марка Твена?
— Судья сказал, что его можно исправить хорошей пулей, — сказал я.
Мама не нашлась, чем возразить, а у меня этот эпизод из «Гека Финна» любимый.
— Не все вопросы можно решить насилием, — мама, кажется, была настроена на утреннюю дискуссию под липами. — Это дурная привычка пускать в ход кулаки…