Пепел Анны
Шрифт:
Людей на улицах встречалось мало, видно, что все отправились на набережную или ленились по своим касам. Таксист необычно молчал, думаю, злился оттого, что ему приходилось тут рулить в жару, пока все остальные бродили по набережной, бездельничали, лежали нога на ногу на парапете, пили пиво и мечтали хором и по очереди. Анна молчала, радио мололо за двоих.
Диктор с энтузиазмом что-то сообщал, видимо, докладывал об успехах в народном хозяйстве и о других достижениях, кажется, еще цифры перечислял, наверное, рост. Голос твердый и призывный, и хочется следовать ему, выйти на площадь с транспарантом, уверенно ведущим в светлое послезавтра. Но только чтобы мелким шрифтом на транспаранте было написано и издалека не видно, лишь если носом и в сильный прищур. А если какой чудилка находился прочитать, что там именно мелким и в углу, то все на него как на чудилу и смотрели. И сам он это знал. И оптимистичный диктор знал и прибавлял голосу громкости, но от этого передача сделалась вдруг истеричной и бешеной. Анна это, кажется, почувствовала и попросила выключить. И почти сразу мы приехали.
— Приехали, — сказала Анна. — Это здесь.
Таксист остановился, мы вышли. Таксист спросил — подождать, Анна покачала головой, нет, зачем.
Двухэтажное здание цвета светлой, чуть розовой охры, с испанскими сужающимися кверху окнами-бойницами, отчего само строение весьма напоминало крепость. И квадратная башня над входом, ну да, лить смолу и сыпать камни. Этакая цитадель времен поздней реконкисты, кстати, вполне может, и действительно крепость, тут в Гаване этих крепостей.
Анна заплатила за такси, опередила меня.
Таксист укатил, а я прикинул, как мы дальше из этого района выбираться станем, пешком, пожалуй. А потом плюнул, пешком недалеко, так всегда, самая длинная набережная в мире всегда оказывается недостаточно длинна.
Мы с Анной двинулись вокруг крепости. Я с Великановой пару раз ходил вокруг Кремля с бутербродами, в какой-то год было модно так ходить. В Великом Новгороде я ходил вокруг кремля, но в одиночку, то есть в окружении теток со скандинавскими палками. Во Владимире от кремля одни обрывки, но вокруг них тоже можно ходить, вокруг Золотых ворот вообще круговое движение. В Суздале старик Бальзаминов. Мы так и шагали с Анной. Здание немаленькое, занимало целый квартал, выстроено разорванной буквой «О», казалось пустым, хотя и не заброшенным, то тут, то за углом виднелись следы ремонта, да и за тротуаром вокруг явно присматривали.
Возле главного входа стоял кран и грузовик с ржавой строительной механикой. Ведущие внутрь ворота были открыты, Анна направилась к ним. Я следом. У входа на табуретке сидел охранник, Анна сказала ему, он зевнул и указал локтем, беспечный кубинский страж.
Мы прошли через короткий коридор и оказались во внутреннем дворе, неожиданно широком.
— Что это?
— Школа. Старая школа имени Гагарина, тут моя мама училась. И папа. А я нет. А раньше монастырь был.
— Похоже.
— Тут тихо всегда.
— В старых школах всегда особенно тихо, — сказал я.
Иногда не хочешь, а брякнешь.
— Да, — согласилась Анна. — Особенно тихо.
Все-таки с не носителем языка проще, а вот Великанова привязалась бы и трепала до кусков. Про банальность, про то, что моими мыслями можно собачьи шкуры дубить, и — в собачью тему — у меня мозг кислый и куцый, как хвост соседского бобтейла.
— Тут хорошо, — сказала Анна. — Тут можно целый день провести. Это лучшее место, чтобы читать книги. Это место для души.
Странное желание. Я вот никогда не испытывал желания заглянуть в школу для души, а уж тем более читать. Ни в свою, ни в постороннюю. Меня в школе сразу за горло прихватывает. Нет, со мной ничего такого в школьных стенах не происходило, никакого буллинга, никаких преследований — ага, кто моргнуть бы попробовал… но все равно. Все дело в стенах, стены-то намолены, как подумаешь, сколько тут народу в опилки убрали, так и оно, печаль.
И книги тут читать охоты не возникает.
— Мы сюда иногда приезжаем, — сказала Анна. — Я с папой. Он тут любит бывать.
Видимо, у Анниного папы школьные впечатления другие, если он до сих пор возвращается в свою школу и любит читать. Необычно.
Анна необычная такая девица. Не могу понять. Тут все веселые, а она нет. Не весело ей отчего-то. Хотя в шестнадцать лет мало кому весело, но вот наши все грустят как-то… Понарошку. Вся их грусть оттого, что надо готовиться к грядущей тяжелой жизни. Будущая их жизнь не расстилается под ногами травяным ковром, а нависает, неосторожный шаг — и осыпью перемелет. Весна еще не успела как следует задышать, а уж октябрь, забег не начался, а пятки стерты. А у Анны по-другому. Над ней будущее не нависает, она в нем. Кажется, ей от этого страшно. И невесело, читай не читай.
И мне немного невесело.
— И что он тут делает? — спросил я. — Твой отец? Читает?
Наверное, это оттого, что графиня. Графине к лицу невнятная грусть, графиня всегда о грядущем печалится, что ей наши дни. Оно и правильно, изменить что-то можно лишь завтра.
— Читает. Тут очень хорошо читать. Я сама тут читаю. Вон там.
Анна указала на скамейку.
— Это построено еще в восемьсот пятом году, — сказала Анна. — Давно. Здесь был раньше женский монастырь, потом много чего, потом приют, потом русская школа.
— А сейчас?
— Не знаю точно. Но сюда всех пускают посмотреть, кому надо.
— Кому-то надо?
Вот так оно и всегда, люди как люди, но парочка психов, которым мало сегодня, всегда отыщется.
— Да. Тут много детей училось, теперь приходят посмотреть, вспоминают, как было. Читают. Мама говорит, что это лучшая школа в мире была.
— А почему сейчас здесь никто не учится?
Анна пожала плечами.
— Особый период, — объяснила она. — Когда начался Особый период, все разъехались, учеников стало мало, а здание большое. Школу переместили. Теперь мы в другом месте учимся, там неплохо… но не то. Школа Гагарина была лучшей.
— Почему Гагарина? — спросил я.
— Он был тут, — ответила Анна.
Я снова оглядел двор. Монастырь, школа, Гагарин, ничего.
— Да, он был здесь, — повторила Анна. — Тут после революции приют располагался, а потом школу открыли. Гагарин сюда приезжал, разговаривал с детьми, рассказывал про космос. Бабушка Лусия его помнит, он чихал и смеялся. Он простудился тогда. Правда, она тогда совсем маленькая была, но помнит. Он вон там стоял, вон под той сейбой.
Анна указала рукой. Я посмотрел. Гагарин стоял под этой сейбой, думаю, она подросла с тех пор. В таких местах я всегда думаю примерно одинаково. Что вот построили этот монастырь на камнях, вокруг помойка, шалаши из глины и палок, крокодилы в лагунах, малярия, денге, понос. Никто и не знал, но место знало. Что когда-нибудь точно. И готовилось, ждало, мыло дворовые плиты, смотрело на дорогу. Двести лет в ожиданье прошли, и вот Гагарин стоит под сейбой. Дождь начался, и он закрыл голову почетным дипломом и побежал на галерею, а пионеры за ним. И все смеялись и были счастливы, пережидая дождь. Вот все эти двести лет жары и ветра для обычной такой вещи — чтобы он смог укрыться от дождя.