Пепел Вавилона
Шрифт:
— Теперь, — согласился Жозеп.
— А самое глупое, — Па повысила голос, он истончился, стал резким, как зудение скрипичной струны, — что я вижу? Смотрю на все, чего добивалась, и где оно все? Добивалась Пояса для астеров — его не будет. Хотела построить мир, в котором мы все могли бы жить, называя своим, — его не будет. Даже строить не из чего. Я уже не помню, с какой стати решила, что должна поддержать Холдена. Снова открыть врата? Чтобы в них свободно хлынули колонистские корабли? Чтобы никто из тех, кого я люблю, не остался в живых?
Жозеп кивал задумчиво и отстраненно.
— Что означал бы такой сон? — спросил он.
— Какой сон? — опешила Мичо. Разгибаясь до боли в спине и сквозь боль.
— Вот этот, — объяснил он. — О том, как ты сражаешься сначала за Инароса, потом за Холдена. Теряешь дорогих тебе людей и оказываешься среди роскоши, чтобы в ней исцелиться.
— Ни хера бы не значил.
— Или был бы пророческим, — хмыкнул Жозеп.
— Или что вселенной плевать на нас и все наши дела, а твоя дерьмовая мистика — просто способ этого не замечать.
— Может, и так, — согласился он с таким смирением, что Па устыдилась своих слов.
Жозеп еще раз глотнул виски, отставил стакан на пол и вытянулся во весь рост на кривом диванчике, пристроив голову ей на колени. Его теплая улыбка была прекрасна, полна юмора и нежности, от которых у Па заныло сердце.
— Не шли за Холденом, мы. Встали против Марко, оказались рядом с Холденом, да. Но ты никогда не была из его людей. Мы не ради Холдена дрались с Марко. Дрались потому, что Марко объявил себя тем героем, который нужен Поясу, а оказалось — не тот.
— Ага. — Мичо погладила его по волосам.
Жозеп устало закрыл глаза.
— Абер, черт побери, нам все же нужен герой.
Глава 49
Наоми
Журнал системы Медина был огромен, куда больше, чем ожидала Наоми. И, хуже того, не слишком удачно организован. В некотором смысле это был исторический артефакт. Материальный носитель предназначался для корабля поколений, плывущего в неизведанном межзвездном пространстве, а логическую систему перестроил под себя Фред Джонсон, превращая корабль из боевой единицы в космический город. Свободный флот, захватив Медину, не до конца расколол прежнюю защиту, и кое–где проглядывали следы различных инженеров, пытавшихся изнасиловать и без того слишком сложную систему.
Как земные города, строившиеся на ярусах минувших эпох, систему Медины формировали забытые, ушедшие в прошлое силы. Замысел каждого решения утонул в путанице иерархий и сложных справочных систем. Найти здесь что–нибудь интересное? Проще простого. В каком–то смысле здесь интересно было все. А вот найти конкретную информацию — очень–очень сложно.
Наоми поселилась в кабинете поста безопасности, как в келье средневекового монаха, возвращаясь на «Росинант» только отоспаться и уходя обратно, сразу как проснется. Где монах переписывал пером и чернилами древние тексты, там она переписывала базы данных, ковырялась в системе файлов, просила Медину что–то найти и отслеживала, где та не ищет. Все, что с виду могло пригодиться, копировала или выводила и отсылала обратно. Журналы рабочих рапортов за дни господства Свободного флота пересылала на Землю и на Марс. И отчеты о поставках грузов с Лаконии и на Лаконию. И древние отчеты медицинской системы. И диспетчерские сводки о приходе и уходе кораблей. Оказаться полезным могло все, так что она все подряд и пересылала со скоростью света на Землю, Луну, Марс и Цереру.
Работа отгоняла страх. Не совсем, но ведь окончательно избавляет от страха только смерть. Отсчитывались дни и часы до появления кораблей Марко. Были и другие проблемы, другие риски: оставшиеся на станции сторонники Марко, пульсирующий сигнал «сообщение не доставлено» — единственный, доходивший из–за врат Лаконии, но, когда явится Марко, все это станет неважным. И все это заставляло работать быстрее и эффективнее. Когда случится то, что случится, — а она не смотрела будущему прямо в глаза, — хотелось бы знать, что свое дело она сделала.
И все же иногда Наоми прерывалась. Нашла личный дневник, зарытый под сводками жизнеобеспечения, как запихивают под матрас порнографический журнал. Записки молодого человека об одинокой борьбе со своими желаниями, амбициями, с чувством, что его предали. В другой раз раскапывала полустертые обрывки и наткнулась на короткое видео девочки — лет четырех, не больше, — которая выскакивала из кровати где–то на станции и с хохотом приземлялась в гору подушек. Пересматривая журналы диспетчерской, она слушала голоса отчаявшихся людей — мужчин и женщин из–за врат–колец, требующих, умоляющих, выпрашивающих то, что им полагалось по праву, что было им необходимо для выживания.
Только сейчас она полностью осознала масштаб причиненных Марко опустошений. Сколько жизней он подкосил и оборвал, сколько планов разбил. Прежде это было не охватить мыслью, а так, в отрывках и проблесках, становилось постижимым. Ужасало, огорчало, приводило в ярость, но было постижимым.
И давало материал для кое–каких решений.
— Гм, — сказал Джим, бочком протискиваясь в дверь. — Ты что, милая, решила раскидать все данные по всем кольцам? Я тут заметил, что ты начала рассылать все и всем.
— Так и задумано, — сказала Наоми, смахивая волосы с глаз. Кончалась ее вторая вахта. Спина болела от долгого неподвижного сидения, в сухих глазах кололись песчинки. — Я не знаю, что и кому может пригодиться. А поскольку на Медине, похоже, все разобрать не успею, решила разослать копии повсюду. Дать другим шанс, которого нет у меня.
— Это… э…
— Знаю, — кивнула она. — Должно быть, я слишком долго прожила с тобой. И думать стала как ты. Вернее, ну… как ты раньше.
— Я и сейчас так думаю, — возразил Джим, подтягивая стул и усаживаясь позади нее. Голову он пристроил ей на плечо. Когда заговорил, Наоми кожей ощутила, как дрожит его горло: — Я теперь больше боюсь, как бы не оказаться в ответе за что–то огромное, нежданное и ужасное, но думаю все так же.
— Непоколебимая вера в человечество.
— Так и есть, — признал он, качнув головой. Или, может быть, ткнувшись в Наоми носом. — Вопреки очевидности, по–прежнему уверен, что сволочи — исключение из правила.
Наоми откинула к нему голову, утешаясь самим его присутствием. От него исходил странный запах — слабый, сложный и приятный, как от сырой почвы. Она не верила, что он ей когда–нибудь надоест. Джим давно не брился. Отросшая щетина щекотала, как кошачий язычок. На мониторе показатель передачи данных сдвинулся еще на десятую процента. Где–то за стеной звучал знакомый и сильный голос Бобби. Гудели и щелкали, беседуя сами с собой, воздуховоды, слабый сквозняк пах пластмассой и пылью.