Пепел Вавилона
Шрифт:
«Остаются неясными, — говорил диктор, — причины, по которым Свободный флот атаковал собственный корабль, но дюзовые следы у известных позиций противника и векторы их движения не соответствуют атаке на позиции единого флота».
— Сэр? — окликнула Оксана, и Мичо спохватилась, что сказала что–то вслух. Она встретила взгляд Оксаны, уважительный и твердый. Поймала мягкий, встревоженный взгляд Эванса. Ее команда, ее семья.
— Вот Марко и ответил, — сказала она.
— Меняя язык, меняешь сознание, да, — говорил Жозеп.
Он, как и она, был одет в тренировочный костюм. Только он еще и пристегнулся к креслу. Комплексная схема показывала все, что знала о состоянии системы. Верные внутрякам корабли отмечались скоплением красных точек вокруг Земли, Марса и Цереры. Верный Марко Свободный флот — синими. Ее горсточка пиратов–идеалистов — зелеными. Независимые станции и корабли — Ганимед, Япет — оставались белыми. А рассыпанная поверх всего золотая пыль показывала, где Марко зарыл сундуки с сокровищами.
— Разум состоит из аналогий. — Жозеп вел разговор без ее участия. — Перемены в веках, перемены в обстановке. Было «в», теперь «вне». Теперь «связь» превращается в «бессвязность». Свободный флот. Единый флот. Сбросившие цепи против тех, кто связал себя друг с другом.
О бое с Марко один на один и думать не приходилось. У Марко было слишком много кораблей, а Розенфелд, Доуз и Санджрани на обращения Мичо не отвечали. Правда, и не отказывали. Пока что только Марко обвинил ее в измене делу. Остальные, насколько она понимала, просто следовали за ним.
На данный момент ей от этого легче не становилось.
Она проследила траектории и ускорения своих зеленых кораблей — кривые, которые бы уберегли их от ярости Свободного флота и в то же время позволили передать груз туда, где он нужнее всего. Это походило на решение сложной математической головоломки — без надежды найти оптимальное решение. Найти бы хоть какое.
— Мы свободнейшие из свободных. Несвязанные из несвязанных, — продолжал Жозеп. — И потому мы вступаем в связь. Отвергнуты за свою преданность сообществу, так? Ян внутри инь, свет, разрастающийся внутри темноты. Иначе и быть не может. Закон вселенной. Термодинамика смысла, мы. Шиката га най. У нас не было выбора, кроме свободы. Потому что таким Бог создал разум. Минимумы с максимумами перекрываются как кривые. Интерпретации складываются в кожуру.
Мичо переключила тактический дисплей на свои личные данные и, придержавшись за скобу, развернулась лицом к его креслу. Жозеп уставился на нее, радостный как ребенок. Зрачки такие широкие, что глаза казались черными.
— У меня кое–какие дела, — сказала Мичо. — Обойдешься пока без няньки?
Жозеп хихикнул.
— Был гражданином разума, когда ты еще не родилась, малышка–невеста. Могу плавать в вакууме, вечно живой.
— Хорошо, — кивнула она и заперла крепления его кресла своим паролем. — Я настрою систему, чтобы отслеживала тебе жизненные показатели. Может, попрошу Лауру с тобой посидеть.
— Передай, пусть захватит свой наборчик. Мне под кайфом лучше играется.
— Передам.
Жозеп взял ее за руку, легонько пожал пальцы. Что–то он хотел этим сказать — что–то глубокое, тонкое и, возможно, такое, что на трезвую голову не поймешь. Мичо увидела в этом только любовь. Она пригасила свет, заказала системе тихую музыку — арфу с женским голосом, таким идеальным, что походил на синтезированный, — и оставила его одного. По пути в рубку послала Лауре сообщение и получила ответ. На самом деле стеречь Жозепа не было нужды, но Мичо предпочла перестраховаться. Цепляясь лодыжкой за скобу, она посмеялась над собой. Перестраховщица в мелочах, а в серьезных делах безумствуешь.
Бертольд занял любимый Па амортизатор, музыка просачивалась из его наушников, а мониторинг состояния корабля на экране бодро светился зеленым. Все отлично, если слишком далеко не заглядывать.
Бертольд вздернул подбородок, заметив, что она подтягивается в кресло Оксаны. Мичо так и не привыкла к марсианскому кораблю. В его устройстве была недоступная ей обдуманность. Военная строгость и прямота. Ей все казалось, это оттого, что проектировщики росли в постоянной гравитации, тянувшей их вниз, но вряд ли и правда так. Возможно, это было просто по–марсиански, потому что таков уж Марс. Не внутряки против космочей, а жесткость и резкость против гибкости и свободы.
— Дела? Гейт гут? — спросил Бертольд, когда Па снова вывела на экран тактическую схему.
— Нормально. Просто Жозеп вздумал поднабраться, а мне плохо работается под пьяную мистику.
Она сразу раскаялась в своих словах, хотя и знала, что Бертольд не придаст ее резкости ненужного значения. А все–таки если семья развалится в такое время, когда летит к черту все на свете, она этого не вынесет. Ей нужна опора. Скала.
Вот и хорошо, опора есть.
— А мне можно?.. — спросил Бертольд, и она отразила свою схему на его экран. Все корабли с векторами движения. Решительное опровержение единичности их корабля. Перед ними было человечество со всеми его расколами и бессвязностью. Па вернулась к аналитике. Вот так можно вернуть четверть утраченных ресурсов, потеряв всего два корабля. Вот так удастся доставить десятую часть, но не тем, кому нужнее всего. Вот так корабли уцелеют, зато сделать ничего не удастся.
— Похоже на рожающую близнецов амебу, — заметил Бертольд. — Зер фео.
— И правда, некрасиво. — Мичо запустила следующий сценарий. — Глупо, расточительно и жестоко.
Бертольд вздохнул. Когда они только поженились, Мичо была без ума от него и Нади. С тех пор общая страсть растворилась в близости, которая для нее была дороже секса. Доверие позволяло ей говорить обо всем, что она видела, что думала. И позволяло услышать жестокую правду в своих словах.
— Придется мне пойти на то, на что очень не хочется.
— Мы же знали заранее, нет?
— Не в подробностях.
— Плохо?
Вместо ответа она изменила переменные в тактических данных. Открылась новая возможность, которой прежде не было. Возвратить шестьдесят процентов, избежать потерь. Обеспечить пять станций, находящихся на грани катастрофы, и отрезать Марко от Япета. Открытый путь к Ганимеду и, возможно, контроль над ним, хотя бы на несколько недель. Жозеп морщился, разбираясь, как она этого добилась. А разобравшись, крякнул.
— Мечта! — сказал он.