Пепел Вавилона
Шрифт:
— Это десятый вариант по протоколу десять, — стал объяснять он. — Штамм запатентован. Извините, мне не положено о нем рассказывать.
— Почему вы вывели данные о восемнадцать–десять из раздела Карвонидес?
Вот оно. Они все знают. Он перевел дыхание, услышав, как воздух дрожит в горле. Не нужно им ни фокусирующих препаратов, ни компьютерных психологов. У него все на лбу написано. Напрасно он размечтался, что сумеет избежать худшего. Остается только следить, как все пойдет. И все равно в нем сидела надежда. Должен найтись выход. Он обязан вернуться домой, а то кто же будет жарить девочкам оладьи.
— Вывел по просьбе других сотрудников, работавших по той же теме. После кончины Карвонидес им понадобился доступ к актуальным данным. Без них невозможно было продвигаться дальше. Так что да, я вывел данные в открытый доступ.
— Вы изменяли круг допущенных к этому разделу?
— Это патентные сведения, — ответил Пракс, цепляясь за эту мысль, как за последний пропитанный водой обломок затонувшего корабля. Ему самому защита казалась беспомощной.
Мужчина подался вперед.
— Данные переслали на Землю. Мы проследили передачу и выяснили, что сведения взяли из раздела, открытого вами.
В мозгу бурлили лживые отговорки. «Данные были в открытом доступе. Я недосмотрел. Может быть, пренебрег секретностью. Не больше. Я ничего плохого не сделал».
Мысленно Пракс вновь увидел Карвонидес. Раны на шее и на голове. Да, можно еще раз отречься от нее, но что толку? Им уже известно все или почти все. Они будут наседать, пытать, пока он не сломается. Уже все равно, что он скажет. Он покойник. Не будет больше жарить оладьи. Не будет по вечерам загонять девочек за уроки, а по воскресеньям отсыпаться допоздна рядом с Джуной. Его работу продолжит кто–то другой. Со всем, что он любил, ради чего жил, покончено.
Он удивился, уловив в себе не столько страх, сколько ужасающее чувство свободы. Теперь он мог говорить все, что захочет. Даже правду.
— Вы должны понять вот что, — начал он в безумной, пьяной отваге. — Биологическое равновесие не работает напрямую. Никогда.
— Равновесие… — повторил флотский.
— Да, вот именно! Всем кажется, что это просто. Появляются новые инвазивные виды и получают конкурентное преимущество, так? Это так, но тут есть и другая сторона. Местная среда всегда, всегда сопротивляется. Да–да, иногда слабо. Иногда без отчетливой идеи, как обойтись с новшеством. Я не назову сопротивление совершенным, но утверждаю, что оно имеет место. Даже если инвазивный вид берет верх, побеждает, ему приходится преодолевать противодействующие процессы, и… — Высокий поморщился, и от этого Пракс заговорил еще быстрее. Хотел высказать все, что лежало на сердце, пока не опустился молот. — Это противодействие зашито в глубину ткани живой системы, без него она не существует. Как бы совершенны ни были новые виды, каким бы подавляющим преимуществом они не обладали, они всегда встречают отпор. Если первая контратака отбита, будет следующая. Понимаете? Не выдержали конкуренции конспецифики? Не беда, в бой пойдут бактериальные и вирусные микроэкологии. Новичок адаптируется к ним — бой перейдет на уровень микроэлементов, солености, освещенности. И суть вот в чем, вот в чем суть: даже если новый вид побеждает? Даже если он захватывает все существующие ниши, сама эта борьба его изменяет. Так что, стирая или поглощая местную среду, вы сами подвергаетесь изменениям. Даже если местные организмы доведены до вымирания, они оставляют след. Их невозможно, невозможно стереть начисто.
Пракс выпрямился на стуле, вздернул подбородок. Он глубоко и часто дышал, раздувая ноздри. Можете меня убить, вычистить из исторических свитков. Но вы не сотрете оставленный мною след. Я встал против вас, и даже убив меня, вы не отмените того, что я сделал.
Флотского совсем перекосило.
— Это все о дрожжах?
— Да, — сказал Пракс, — конечно, о дрожжах.
— Ладно, — бросил мужчина. — Все это прекрасно, но нам надо выяснить, кто имел доступ к этому разделу.
— Что?
— К разделу, куда вы поместили данные, — уточнила женщина. — Кто мог в него войти?
— Всякий, у кого есть доступ к рабочим материалам группы, — ответил Пракс. — При чем тут это?
У мужчины загудел ручной терминал. Когда он достал аппаратик из кармана, красный огонек тревоги окрасил ему щеки румянцем, но, убрав терминал, флотский стал бледен.
— Мне нужно идти, — сказал он. — Вы здесь закончите, хорошо?
Голос звучал напряженно. Праксу показалось, что мужчину трясет. Женщина, кивнув, занялась собственным терминалом. Пракс растерянно проводил флотского взглядом. Ему почти хотелось позвать его обратно, потребовать, чтобы довел дело до конца. Дело–то важное. Его, Пракса, мученичество во имя свободы и науки. Допросчик не вправе сбежать посреди допроса. Когда дверь закрылась, Пракс обернулся к женщине, но та все таращилась в терминал. Какие–то новости касательно войны.
Она тихо присвистнула, округлила глаза. А когда обернулась к Праксу, тому показалась, что она видит его впервые.
— Данные по дрожжам, — напомнил он.
— Доктор Менг, вы должны быть осторожнее. Смотрите, чтобы это больше не повторилось.
— Что не повторилось?
Женщина нетерпеливо улыбнулась одними губами.
— Нельзя размещать данные, которые может использовать враг, в открытом доступе. Патент патентом, но кто–то их слил, и мы ведем следствие, выясняя, кто бы это мог быть.
— Но… нет, вы не поняли.
— Доктор Менг! — прикрикнула она. — Понимаю, вы не любите, когда такие, как мы, учат вас, как вести дела в лаборатории, но времена нынче сложные. Я прошу вас не пожалеть времени на поддержание гигиены безопасности, чтобы в следующий раз наш разговор не оказался менее приятным. Вы меня понимаете?
— Да, конечно…
— Вот и хорошо, — удовлетворенно, будто победила в споре, кивнула женщина. — Теперь можете идти.
Пракс растерялся. Посидел молча, ожидая разъяснений и не зная, как о них попросить. Женщина заглянула в свой терминал и снова обернулась к нему, уже с раздражением.
— Доктор Менг? Мы пока закончили. Если появятся еще вопросы, мы вас найдем.
— Мне идти?
— Да, — сказала она.
Он и ушел. Прошел по коридорам к стоянке общественных картов — как во сне. В животе было пусто. Есть не хотелось, просто где–то у него внутри, где полагалось быть боли, отчаянию, надежде или страху, надулся здоровенный пузырь. Взяв карт, Пракс доехал до станции трубы. Все прошло так быстро, что у него еще смена не кончилась. Впрочем, кончилась бы, пока он добирался бы до лаборатории, так что он отправился прямо домой.
Новостной канал в трубе показывал то самое известие, что отвлекло женщину–безопасницу, — о каких–то военных действиях. Пракс попробовал понять, но слова, пока добирались от экрана до его органов чувств, как будто теряли смысл. Пракс поймал себя на том, что пустым взглядом таращится на парня напротив, и с усилием отвел глаза. В голове застряли слова темнокожей безопасницы: «Вы можете идти».
Джуну он застал уже дома: она сидела на диване, обхватив голову руками, глаза покраснели и щеки припухли после плача. Когда он, остановившись в дверях, приветственно поднял руку, она на миг обомлела, потом вскочила, бросилась к нему, вцепилась изо всех сил. Очень не сразу он обнял ее в ответ, и они постояли, обнявшись так, как, ему думалось, никогда уже не будут обниматься.