Перед уходом (сборник)
Шрифт:
«Ишь какой важный… толстый! И крылья метра два в размахе, как у орла, а не взлетит — куда ему? На забор разве что, да и то сомнительно — раскормился до невозможности. А осенью, когда первый снежок выпадет, и самого съедят». На какой-то миг Наташе показалось, что вокруг и вправду зима, стужа, снег и гусь замерз. Вот и лапы красные. Как руки у людей на морозе… Наташа тряхнула головой и через минуту, войдя в изрядно запущенный дворик, уже стучала в окошко, стекла в котором были давно не мыты и не отражали поэтому ничего.
— Марья Гавр…
Но не успела Наташа договорить, как ее перебил длинненький, тонкокостный мальчик в маечке и очках, выскочивший на крыльцо с паяльником в руке, с отверткой и какой-то проволокой, которая,
— Чего стучите? Вот же звонок! — Для доказательства высокий мальчик нажал на черную пуговичку-кнопку, и в домике старой учительницы хрипло задребезжало. — А бабушки нет, — сообщил он. — Она в библиотеке сидит.
— В школьной? — Наташины ноздри уловили вкусный запах канифоли.
— Ага… А где ж еще?
Библиотека имелась еще и в новом клубе, вход с другой стороны. Но приезжий, гость, мог и не знать о ней.
— Спасибо, — сказала Наташа.
— А чему вы улыбаетесь? — самолюбиво спросил мальчик.
— Так…
Мальчик нахмурился:
— Что бабушке передать?
— Ничего, спасибо! Я сама к ней зайду.
«Бабушка… Она же бездетная, Капитанская Дочка! А у кого детей нет, у того и внуков не бывает. Родственник? Дальний какой-нибудь…» — предположила Наташа, проникая в вытоптанный школьный двор через пролом в унылом бесконечном заборе — пролом, который существовал всегда: и когда школа числилась еще семилеткой, и когда надстроили этаж и школа превратилась в среднюю, и когда с помпой ввели одиннадцатый класс, и когда, спустя недолгое время, без шума отменили его… «Ох, этот пролом-спаситель!» — оглядываясь, слабо улыбнулась Наташа. На миг она снова почувствовала себя запыхавшейся, растрепанной первоклассницей, опаздывающей к звонку. Почудилось, что вот он, грозный, дребезжит в тишине: З-з-з!..
Во сто крат громче, чем только что у Марьи Гавриловны в домике, за немытыми стеклами. Услышишь его, бывало, издали и — бегом! Только пятки сверкают. А то в класс не пустят. Пролом очень помогал.
Но каждое лето пролом заделывали — крест-накрест, а иногда и сплошь заколачивали неошкуренным, занозистым горбылем. Гвозди вбивались могучие; их рифленые, желтые от свежей ржави шляпки были размером с копейку, однако в сентябре пролом снова воскресал. На том же самом месте. В воскресении пролома была непреложность смен фаз луны или времен года. И тропа, которую протоптали к нему с обеих сторон, не заметалась сугробами, как весь прочий школьный двор зимой, не раскисала под дождиком и не зарастала травой. Даже летом, в безлюдье.
А ведь со стороны школы только на Наташиной памяти ее перекапывали раза три и учительница биологии, в чьем ведении находился жуткий, однако в то же время и притягательный скелет на проволочках, что ставило биологичку в глазах школьников гораздо выше всех прочих учителей, на один уровень с самим директором школы, сердито морщась, сыпала на пласты только что вывороченной, еще сырой, темной земли какие-то бледные семена.
Но — бесполезно! Всхожесть у таинственных семян была нулевая. Все колхозное стадо не смогло бы втоптать их в землю надежнее, чем опаздывающие в школу дети. Наташа в их числе: расписные ходики с кошачьими глазами вечно подводили ее. Подтянешь, бывало, гирьку, спустившуюся слишком низко, а они — тик-так! — и остановятся. Очень капризный механизм. А радио Витька ей запрещал включать: «Сломаешь!»
Обидно было, конечно. А что поделаешь, особенно теперь, задним числом, через годы? Та первоклассница, из кино, на уроки, конечно, никогда не опаздывала. Ни-ни! Наташа любила ее, столько раз видела на экране, всегда умиляясь до тихих слез, старалась брать пример. Да только куда там? Девочка, сыгравшая ту роль, теперь давно взрослая. Говорят, в актрисах, в Москве. И — слава с детства. Счастливая! Какие у нее, кроме самых возвышенных, могут быть заботы?
И
Мимо школьных ворот, угнув голову в пыльной кепке, прошмыгнул один из тех, кто за все школьные годы ни разу не осмелился стащить колокольчик. А других подбивал, паразит! Да, это он и есть — Серега-айнцвай, обидчик недавний мамин. Кто ж еще? Затруханный, старообразный, в руке — кошелка бабья драная, и слышно в тишине, как в ней бренчит, позвякивает порожняя посуда. В магазин спешит, в «Магнитку», за живительной влагой. Числом поболее, ценою подешевле! Сказать бы Тоне, чтоб ничего ему не отпускала. Ишь сделал вид, будто не заметил Наташу. Мало ли, мол, вас тут, бездельниц городских, шляется в казенных дворах — сельсоветском, колхозном, школьном и там, где фельдшерский пункт и флаг с крестом? Работник выискался. Стахановец! Навоз вилами перебрасывать, а на большее он не годен.
«Но может быть, он меня за учительницу принял — новую, молодую? Прислали по распределению. Мало ли кто на кого похож? — толкнув тугую школьную дверь, польщенно подумала Наташа, однако вспомнила о цели своего визита сюда и пригорюнилась: — Сто рублей — это, конечно, много. Однако надо же когда-то кончать. И я, дурочка, хороша: с дрожжами-то. А бегала — доставала».
Школа, родная школа готовилась к летнему ремонту. По ней гуляли сквознячки, было в ней прохладно и сумрачно. В коридоре, одна на другой, в шатком равновесии громоздились парты. Наташа знала: библиотека на втором этаже.
Как раз в том сентябре, когда она пошла в первый класс, его, этаж этот, достраивали. Над головой раздавался стук, отвлекал. То и дело там, наверху, что-то гулко падало. На переменках дежурные с повязками на рукавах отгоняли малышей от лестницы, на которой еще не было перил. В лучах солнца буйно клубилась пыль — цементная, известковая, меловая. Большое начальство, приехавшее в село на «Победе» с двумя ведущими мостами, прилюдно бранило самого старшего из строителей, который и сам при случае за словом в карман не лазил, но теперь, потупясь, молчал, краснел. «Скрыл! Проволынил! — бушевало начальство. — Фельетона ждешь? Оргвыводов? Район компрометируешь! Земство, понимаешь, в старину лучше, чем ты, советский прораб, строило!»
Потом откуда-то прислали еще рабочих, и в неделю все было закончено. Последний кровельщик, подпоясанный длинной веревкой, спустился с крыши под восхищенный вздох мальчишек. К забору, подальше от глаз, штукатуры в заскорузлых комбинезонах бросили боком ящик от раствора. В коридоре и классах второго этажа засияли окна, жирно заблестели крашеные полы. Те, кому досталось там учиться, долго задирали перед первоэтажниками носы. «Ну, нравится вам тут, дети?» — спросило начальство, снова прибывшее на «Победе», когда в сопровождении притихшего директора школы прогулялось по новому этажу. «Ага! Нравится!» — вразнобой загалдела мелюзга, а среди них и Наташа. Обута она была в новые жесткие ботинки, от которых к концу дня нестерпимо болели ноги. «Вот как взрослые для вас… ничего не жалеем! И чтоб мне здесь на одни пятерки учиться!»