Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947
Шрифт:
После бани у нас у всех было приподнятое настроение. Разве уже не наступила весна? Даже в тюрьме можно жить! Нас побрили. Я получил чистое белье.
В тот же вечер меня повели на допрос. Приказали заложить руки за спину. Я держался на ногах довольно неуверенно, меня пошатывало, и я едва успел отпрыгнуть в сторону, когда какой-то разъяренный офицер попытался сбить меня с ног своей лошадью. Мой конвоир чертыхнулся вслед всаднику. Он дернул меня за рукав и что-то вынул из своего кармана. Откуда у него футляр от
— Камрад, там ты нике говорить!
Ах, до меня дошло, он украл футляр из кармана моего комбинезона, когда я мылся в бане. Все же я, видимо, уже опять что-то собой представлял, раз он боялся, что я сообщу об этом во время допроса.
— Ничеоо, товарищ! — успокоил я его. Да и к чему мне это! Во время допроса я оказался лицом к лицу с давешней блондинкой.
Она тщательно заполняла длинную анкету, как типичный бюрократ. И только тогда она в заключение спросила:
— Как вы поживаете?
Я немного помолчал, прежде чем ответил:
— Отлично!
В последующие дни меня еще три раза водили на допрос. Только тогда, когда вдали появлялся офицер, конвоир приказывал мне держать руки за спиной. Он даже сам показывал мне, как нужно это делать:
— Вот так, товарищ!
Во время второго допроса блондинка взяла в руки анкету, которая была заполнена в первый раз, и, пытливо глядя на меня, как строгий экзаменатор, еще раз опросила, словно неуспевающего ученика. Я получил оценку «очень хорошо»! Мои показания дословно совпали с теми, которые я дал в первый раз.
Во время третьего допроса — ранним утром — все проходит совершенно по-другому.
На столе уже не стоит чернильница. Он покрыт скатертью. Рядом с пачкой сигарет «Ява» лежит закрытый фотоаппарат.
У блондинки сегодня гостья. Ее подруга, дородная женщина-врач с каштановыми волосами, заплетенными в косу, уложенную как украшение вокруг головы. Стройная блондинка и ее дородная подруга так быстро щебечут по-русски, что их слова звучат как стихи.
Сегодня хороший день.
Прежде чем уйти, докторша перевязывает мне пальцы на руках.
Блондинка протягивает мне фотоаппарат:
— Вы же умеете фотографировать. Скажите, это хороший аппарат?
У меня в руках великолепная немецкая модель с дальномером, сопряженным с механизмом наводки на резкость.
— О да! — отвечаю я.
— Вы работали с капитаном JI.? Да садитесь же. У нас сегодня много времени!
Капитан JI.? Это же капитан из Сибири.
— Капитан JI. подробно рассказывал мне о вас…
Блондинка формулирует свои вопросы не очень последовательно, постоянно меняет тему разговора.
— У вас есть с собой фотография вашей жены?
— У нас есть для вас очень важное задание.
— Ваша жена красивая?
— Если вы сумеете завоевать доверие нашего шефа, он пошлет вас с фотоаппаратом в Германию!
— Вы рассказывали, что сочиняли лирические стихи?
— Вы же любите свою жену, почему же вы тогда не хотите отправиться с фотоаппаратом в Германию?
Но я не пришел в восторг, как это могло бы произойти еще несколько недель тому назад. Только представить себе такое: вырваться из тюрьмы ГПУ! Получить из рук русской Маты Хари фотоаппарат! Тебя тайно переправляют в Германию! Поехать в Берлин и там выложить на стол превосходный фотоаппарат со словами: «Его мне лично подарил папаша Сталин! Что скажете на это?!»
Дети! Дети!
Нет, нет и еще раз нет! Все это, разумеется, полная чушь! Я улыбаюсь с чувством превосходства. Включаюсь в эту слишком быстро проигрываемую пластинку.
— Вы спрашиваете меня о странных вещах. Люблю ли я свою жену? Вы ожидаете другого ответа: конечно, я люблю свою жену! Впрочем, я даже не знаю, обладаю ли я сам техническими способностями для выполнения вашего ответственного задания.
Мы оба вскочили со своих мест. Я, приведенный из тюрьмы немецкий военнопленный, со своей табуретки. Сотрудница шпионского отдела — со своего удобного кресла. Я очень взволнован.
— Извините! — сказала блондинка. — Я должна еще поговорить о вас с шефом. Сначала вы должны выполнить для нас более простые задания.
Прежде чем во время четвертой и последней беседы с блондинкой меня должны представить ее шефу, проходит добрый час. Нам уже нечего больше обсуждать.
— Ваша жена не работает? — начинает блондинка легкую беседу об общественных отношениях в капиталистическом государстве.
Я охотно верю ей, что она любит танцевать, как она мне говорит. Я снова чувствую себя так, словно я уже по ту сторону линии фронта.
— Танго? — спрашивает она.
— Да, танго! — отвечаю я.
Однако потом где-то открывается дверь. Блондинка что-то долго шепотом объясняет сердитому голосу за занавеской. Видимо, там стоят кровати.
Потом из-за занавески всего лишь на мгновение показывается мужчина в свитере. Он не произносит ни одного слова!
Я поднимаюсь со своей табуретки. Он не удостаивает меня даже взглядом!
Итак, я увидел человека, который мог бы послать меня в Германию. Мог бы! В моей душе что-то обрывается.
Мог бы? Да, так как блондинка истерично кричит:
— Часовой!
Должен появиться мой конвоир.
— Идите! — слышу я за спиной ее голос.
И вот я опять иду, заложив руки за спину. Через всю деревню. По разрушенному мосту. В тюрьму.
Еще в тот же день в сумерках кто-то будит меня, дергая за плечо:
— Давай! Давай! Давай!
Конвоир гонит меня бегом вдоль по улице. Перед домом блондинки мы останавливаемся. Она выходит на покосившуюся веранду. Что-то происходит.