Перед выходом в рейс
Шрифт:
— Мне нужен Илья Трофимович Серых. Это вы?
— Я. Вы сами-то кто?
— Вы один дома?
— Один. В чем дело, собственно?
— Я из милиции. — Показал удостоверение. — Может, пригласите в дом? А то неохота стоять на виду. Приглашаете?
Человек отодвинулся.
— Пожалуйста.
Войдя в дом, Тауров тихо сказал:
— Еще трое наших должны войти.
Подождал, пока войдут Кусов, Гнушев и Шабенко. Закрыл дверь. По взгляду хозяина, по обстановке в прихожей, просто по ощущению попытался представить, был ли здесь Болышев недавно? Или не был?
— Илья Трофимович, к вам заходил Алексей Пономарев?
— Алексей Пономарев? — Кажется, Серых хочет выиграть время. Сильно искушение — прямо спросить у Серых, знает ли он Болышева. Нет, пока надо выяснить все о Пономареве.
— Илья Трофимович, советую вам ничего не скрывать.
Серых настороженно изучал Таурова.
— Я ничего не скрываю. Можете проверить.
— Где вы познакомились с Пономаревым?
— Как будто не знаете… В ИВС. Перед судом в одной камере пребывали.
— Давно виделись с Пономаревым?
— Неделю назад он вдруг заглянул.
— Один?
— Один… — Серых встревоженно поглядывал то на Таурова, то на Шабенко, то на Гнушева. — Только сами понимаете… Леха просил не говорить, что светился у меня.
— Милиции не говорить?
— Вообще никому. Да не томите, что с ним?
— Мы и хотели вас об этом спросить. Вы что-нибудь знаете о нем?
— Ничего не знаю. Обещал быть на днях, ну и с концами. Вот я думаю, может, случилось что? Вы ж зря не придете?
— Случилось. Позавчера Пономарев был убит. Кем, неизвестно.
Взгляд Серых из растерянного стал тяжелым:
— Не разыгрываете? Серьезно?
— Серьезней некуда.
Серых начал раскачиваться на носках:
— Понял, начальник. Понял, все понял. На понт берете насчет Лехи. Только не шутят такими вещами. Нехорошо. Но я-то понял…
Тауров достал из кармана один из снимков тела Пономарева. Взяв фотографию. Серых тщательно изучил ее. Вернул. Некоторое время всматривался в пол. Кажется, он всерьез переживал новость.
— Эх, Леха, Леха… — посмотрел на Таурова. — Ну что, тогда давайте в гостиную. Если уж так.
В гостиной Серых долго сидел молча. Наконец сказал:
— Насчет дружбы — настоящей дружбы у нас с Алексеем не было. Ко мне сюда он почти не приезжал. Какая уж тут дружба. Ему тридцати нет, мне пятьдесят семь. К тому ж инвалид я. Но ко мне он всегда как-то по-хорошему. Понимал я, конечно, что он… Что не завязал. Но что делать? Оттолкнуть, мол, не приходи? Не могу я так. Да и вообще нельзя. Ну вот. А тут вдруг зашел. «Трофимыч, закину к тебе портфельчик? Пусть постоит где-нибудь? Я за ним скоро приду. Окажи услугу». Мне что, жалко. Ставь, говорю.
— Давно это было?
— Восьмой день пошел.
— Портфель сейчас у вас?
— У меня.
— Пономарев не говорил, что в портфеле?
— Не говорил.
— Сами вы портфель не открывали?
— Зачем? Алексей мне друг.
— Может, кто-то все-таки интересовался этим портфелем? Звонил? Заходил?
Самый важный момент в разговоре. Нет, хозяин дома скользнул по Таурову равнодушным взглядом.
— Никто не интересовался. Вы первые.
— Случайно вы не знаете такого Болышева? Вадима Алексеевича?
— Болышева? — Серых пожал плечами. — Первый раз слышу.
Трудно понять, чистосердечен ли Серых. Все-таки, кажется, Болышева он действительно не знает.
— Вот что, Илья Трофимович, хотелось бы посмотреть, что в этом портфеле. Хозяина уже нет в живых. Так что надо выяснить, что там. Покажете портфель?
— Н-ну… Хорошо.
Серых ушел, было слышно, как он возится на кухне. Вскоре вернулся с небольшим черным портфелем. Протянул Таурову:
— Держите. Раз Алексея нет, чего уж. Вскрывайте.
«Дипломат» был небольшим, плоским, с одним металлическим замочком. Взвесив портфель на руке еще раз, Тауров попросил Гнушева сходить за понятыми. В ожидании понятых Шабенко приготовил инструменты. Гнушев вернулся с пожилой парой — квартальным председателем частного жилого сектора и его женой. Пока Кусов объяснял понятым их обязанности. Шабенко перепробовал все ключи — ни один к замку не подошел. Поработав отмычкой, а потом отверткой, лейтенант наконец не без труда открыл портфель. Сразу под крышкой лежал кусок парусины. Взяв увесистый лоскут в руки, Тауров подумал: возможность появления здесь Болышева становится реальной. Лоскут прошит суровыми нитками. Нитки, пересекаясь, образуют гнезда-ячейки. Кое-где на парусине видны затеки, следы ржавчины. Была в употреблении. Ну да. в Холмске. В питьевом танке. Тауров с трудом отогнул плотный край одной из ячеек. Пока все идет, как он и рассчитывал. — в ячейке лежит уже знакомая ему золотая десятка. Повертел монету. Дата та же — «1902 г.». Снова вложил монету в гнездо Внимательно изучил плотный двойной квадрат парусины. Рядов — десять на десять, всего сто ячеек. Кажется, в каждой по монете. Сто монет, но это не все. Под первым куском парусины в портфеле лежат еще несколько. Приподнял верхний — внизу еще один. Всего три.
Все три лоскута Тауров положил на столе рядом. Быстро отогнул наугад несколько ячеек. Можно не проверять — гнезда все до одного заполнены монетами. Триста золотых десяток. Да, Болышеву было из-за чего стараться.
— Как я понимаю, это золотые монеты? — сказал Гнушев.
А ведь лоскуты идеально подходят для тайника в питьевом танке. Подумав об этом. Тауров придвинул куски парусины к краю стола.
— Правильно понимаете. Прошу работников милиции в присутствии понятых начать подсчет монет. Товарищ Гнушев, заполните опись.
Вскоре все до одной монеты были сосчитаны. Их оказалось ровно триста штук.
Ожидание
Пройдя в гостиную, Серых включил телевизор. Осторожно задернул шторы. Гнушев остался в гостиной вместе с хозяином, Шабенко, подсоединив к аппарату вторую трубку, ушел на кухню. Сам Тауров отправился в прихожую. Здесь было довольно тесно, свет проникал только через маленькое круглое оконце. За громоздкой вешалкой, на которой грудой висели старые пальто, плащи и фуфайки, стояла тумбочка для обуви. За круглым оконцем было видно крыльцо, часть улицы и несколько домов на той стороне.