Передышка в Барбусе
Шрифт:
Но — какой?
Он неспешно брёл по улице, так же неспешно повернул за угол, и... ему почудилось, что он превратился в волка, и только потому ему вот так сразу на голову рухнул этот ливень звуков, гула, накатила волна запахов, ароматов, а перед глазами заблистали не только все цвета, но и те, которых на свете вообще нет и быть не может. Со всех сторон шум, смех, голоса, возмущённые вопли, мычание, ржание, блеянье, «держи вора!», обвинения, хохот и постоянные звучные шлепки, словно рыба-кит бьёт хвостом по воде, но это всего лишь сторговавшиеся лупят друг друга
Он ошалело оглядывался, надо выбираться, но куда? Здесь народ сросся в одно непомерное чудо-юдо, которое заполнило все щели, где галдит, спорит, гогочет, плюётся, шумит, тыкает тебе под нос какую-то дрянь, уверяя, что и в Тцарском дворце такой нет, от тебя требуют что-то пощупать, потрогать, даже попробовать, а когда не останавливаешься, хватают за полы...
Мрак сцепил зубы, выбирался из этого водоворота, что пострашнее бури на море, там хоть понимаешь, что творится, а здесь такая пестрота, что уже перед глазами мелькают расписные горшки и яркие шапки даже там, где их нет.
Ничего себе рынок, подумал он ошалело. Или базар! Если так здесь даже ночью, то представляю, что творится в разгар дня. Не бедно здесь живут, не бедно. И не сонный народ, был бы кошель на поясе — уже бы срезали...
На стыке улиц перед высоким каменным домом полыхали два огромных факела. Красные блики метались по освещённому пятну, из распахнутых настежь широких дверей доносится громкая музыка, пьяные крики, вопли. Чуткие уши Мрака уловили даже треск дерева, словно кого-то бьют табуреткой.
Вход непривычно повёл вниз, там в стороны раздвинулось просторное полуподвальное помещение. Мрак окинул быстрым взором пять широких столов, медные светильники в стенах, пылающий очаг под дальней стеной, скривился от тяжёлого воздуха, наполненного гнусными испарениями, словно здесь идёт нескончаемая большая стирка грязного пропотевшего белья. От очага тянет дымом, из кухни ползут серые струи пара, от человеческих тел только слепой не увидит исходящие ароматы пота, смрада.
В низком помещении не больше десятка человек, но гул голосов едва не выдавливает окна: все спорят, доказывают друг другу, орут, кто-то пытается петь, ему плеснули в раскрытую пасть вина, завязывается драка, рядом потный солдат щупает толстую женщину, с другой стороны дюжий кузнец с пятнами копоти на руках уже задрал ей подол, слуги шныряют между столами, разносят вино и еду, собирают плату.
Мрак сел так, как и остальные мужчины: спиной к стене, чтобы глазами сразу хватать тех, кто появится на входе. Столы, что посредине, останутся пустыми до тех пор, пока не заполнится все под стенами. Что делать, подумал он с хмурой усмешкой, все мы — собаки в конуре. Или жабы, что тоже садятся задницей к безопасному месту, а мордой к входу.
К нему повернулся один, не разобравшись, что его собутыльник уже ушел, а на его месте появился вот этот лохматый, спросил:
— Вот скажи, Ирник, правда же, что наши куявские сапоги лучше, чем ваши из Барбуса?
— Как это, — удивился Мрак, — чьи сапоги лучше? Конечно же,
Рядом с ним место сразу опустело, но даже от соседнего стола на него теперь поглядывали пугливо и враждебно.
Говорили, как понял Мрак, о морских пиратах, о товарах из соседней Артании, о мятеже конта Сметеля, о нашествии саранчи со стороны Славии, которую местный колдун одним словом превратил в бабочек. За это владетель тех земель одарил колдуна мешком золота, тот, довольный, взял всю семью и уехал куда-то поближе к морю, а бабочки тем временем наплодили гусениц, что выросли и сожрали втрое больше, чем съела бы саранча.
Он даже вычленил взглядом мужиков, что явно живут неподалеку, а сюда зашли просто выпить по кружечке пива. Значит, хорошо в этом тцарстве живут. Не бедно. В других местах в корчму заходят только проезжие торговцы, скотоводы, путешественники, вестники князей и правителей, за которых платит держава...
За соседним столом сидел крупный приземистый мужчина с холодным бледным лицом. Перед ним стоял небольшой медный кувшин, мужчина неспешно наливал в такой же медный кубок красноватое вино, отхлёбывал мелкими глотками, глаза его цепко пробегали по собравшимся.
К Мраку подошла девушка, её лицо было бледным, а глаза красные, заплаканные.
— Есть, — произнесла она, — пить?
Ага, сделал первую зарубку Мрак: раз в таком месте работает молоденькая женщина, то в этом городе стража бдит, ведь на постоялых дворах и в придорожных корчмах на её месте — здоровенные парни, что в и зубы могут, и дубиной помахать, а при острой нужде и за топоры возьмутся.
Голос её был чистый, приятный, без привычной грубоватой нотки женщин, привыкших к общению с мужчинами.
— И есть, — ответил Мрак, — и пить. Принеси, золотце, хороший кус мяса... Можешь и вина. Только хорошего. И немного.
Он заметил, что человек с бледным лицом смотрит на него с откровенной враждебностью. Девушка, словно уловила этот взгляд, вздрогнула, сгорбилась, неслышно исчезла.
Мрак в ожидании заказанного неторопливо осматривался. Странно, отсутствие секиры на спиной совсем не тяготит. Ещё полгода тому не смог бы заснуть, если бы пальцы разжались на рукояти секиры. Без секиры за спиной на любом празднике чувствовал себя голым, а сейчас сидит себе, осматривается, слушает, и никого не жаждется сграбастать и шарахнуть о стену...
Перед ним опустилось широкое блюдо. Нет, это поднос, а на нем пара мисок, одна с гречневой кашей, другая с нарезанным мясом. И мясо, и каша исходят паром, явно приготовлено только что.
Мрак кивнул:
— Спасибо, золотко. Присядь, расскажи новости.
Она покачала головой, улыбнулась застенчиво.
— Меня тут же выгонят, если буду к столам присаживаться.
— Что, — удивился Мрак, — такие нравы строгие?
— Нравы совсем напротив, — ответила девушка печально, — но всегда найдётся работа. Хотя бы со столов убрать, пол подмести или вымыть. На кухне... словом, нельзя.