Перегрин
Шрифт:
— Своим друзьям в Риме расскажешь и особенно девушкам, — подсказал я. — Они оценят выше. Здесь таким никого не удивишь.
— Девушки не любят слушать про войну, — с сожалением произнес он.
— Это смотря кто и как рассказывает, — поделился я жизненным опытом. — Если ты нравишься девушке, она будет с восторгом слушать любой твой бред. Так что найди такую — и будешь счастлив!
О том, что с восторгом будут слушать только до свадьбы, я не стал говорить. Дурак не поверит, а потом не простит.
Лагерь римской армии находился на холме километрах в трех от Замы, которая, в свою очередь, тоже была на возвышенности. В отличие
Кезон Мастарна таких тонкостей не знал, считал, что легион скоро пойдет на штурм, мечтал отличиться в бою, поэтому напросился побыть какое-то время здесь. Поскольку мы были прикомандированы к нему, пришлось и нам остаться. Палаток у нас не было, так как должны были переночевать в Симиттусе и на следующий день вернуться на либурну, поэтому нас раскидали по чужим, где были свободные места. Кезон Мастарна поселился у своего дальнего родственника-кавалериста, а меня разместили в третьей манипуле с двумя опционами, двумя их помощниками тессерариями, в обязанность которых входила организация караульной службы и передача паролей часовым, двумя сигниферами (штандартоносцами-казначеями) и тремя буцинаторами (трубачами), которые играли на буцинах — длинных, загнутых, медных трубах, напоминающих букву С, повернутую в обратную сторону. Трубачи в римской армии считаются унтер-офицерами и освобождаются от всех работ. Куда делся четвертый, если положен был по штату, мне не сказали, а я не захотел проявлять излишнее любопытство и давать повод для грубого ответа, на который пришлось бы как-то реагировать. Для чистокровных римлян и так большая загадка, как такой молодой варвар стал опционом и дупликарием. Списывали на бардак, царящий, по их мнению, на флоте, где порядочный гражданин служить не будет. В друзья им я не лез, так что сосуществовали первые два дня спокойно.
На третий день я прошелся со своими подчиненными, чтобы они не болтались без дела по каструму и не раздражали других солдат, до ближайшей деревни, где якобы мы проводили учения. Жителей там не было, поэтому я разрешил обыскать дома. Как ни странно, в римской армии не приветствуется грабеж местного населения на оккупированных территориях. Точнее, грабить может только государство, и легионеры обязаны заниматься этим, только выполняя приказ. Квинт Цецилий Метелл такого приказа вроде бы не отдавал, так что я действовал на свой страх. С другой стороны, сидеть здесь я тоже не обязан, моё место на либурне, так что приказы его мне по барабану.
Ничего ценного не нашли, кроме старой глиняной посуды и деревянных грабель, но время провели интереснее, чем в лагере, где обязательно кто-нибудь поднапряг бы моих подчиненных на какие-нибудь работы. Вернулись к обеду. Питались мы отдельно, получая провиант у снабженцев: муку, бобы, брикеты из проса с финиками, изюмом
После обеда я разрешил подчиненным заниматься своими делами, покемарил немного, прошелся вокруг города, оценивая проделанные осадные работы. Город можно было бы считать плотно осажденным, если бы не приречная сторона, где, как догадываюсь, по ночам был интенсивный трафик в обоих направлениях. Давать советы таким опытным и мудрым военачальникам, как Квинт Цецилий Метелл и Публий Рутилий, я не отважился. Пусть осаждают, как умеют. Насколько я знаю, в Северной Африке все у римлян получится, но, может, не в этот раз.
Я только зашел в лагерь, когда раздались сигналы труб. Подумал, что тревога, но легионеры вели себя спокойно, за оружие не хватались, наоборот, уходили в палатки и оставались там. Вскоре все проходы опустели, только навстречу мне двигались центурион, судя по поперечному гребню на шлеме из коротких красных крашеных конских волос и палке из виноградной лозы в руке, и три легионера в полном боевом облачении и всеоружии. Они остановились, перегородив мне дорогу.
— Почему не в палатке? — строгим и одновременно радостно-торжественным тоном, как учитель, застукавший на переменке в сортире курящего школьника, спросил центурион, довольно угрюмый тип с тяжеленой нижней челюстью.
— А почему я должен в ней быть? — ответил я вопросом на вопрос.
— Ты разве не слышал сигнал? — продолжил он допрос.
— Слышал, — признался я и поинтересовался в свою очередь: — А что он значит?
Центурион посмотрел на меня, как на школьника, который мало того, что курит, так еще и не знает, что этого нельзя делать при учителе, и задал вопрос, с которого, как я думаю, и надо было начать разговор:
— Ты кто такой?
— Опцион с либурны «Стремительная», пришел сюда с посыльным офицером, жду отправки на свое судно, — четко доложил я.
— Тебе прикрепили в какой-нибудь палатке? — спросил он.
— Так точно! — бодро рявкнул я. — Живу вместе с опционами третьей манипулы.
— Пошли к твоей палатке, — приказал центурион и кивнул легионерам, чтобы приглядывали за мной.
В палатке были все, кто в ней обитал, кроме меня, конечно. Они подтвердили, что я тот, за кого себя выдаю. После чего центурион ушел, а мне, перемежая речь руганью, объяснили, что по сигналу, который я слышал, каждый легионер должен быстро зайти в свою палатку. Те, кто останется в проходах — лазутчики или такие (дальше шла непереводимая игра слов), как я.
24
Сидеть без дела было скучно, вот я и выпросил через Кезона Мастарну разрешение провести ночные учения за пределами каструма. Вообще-то, шляться по ночам за пределами ограждения могли только дозорные, но нам, как временно прикомандированным, разрешили такую вольность. Мало ли что на флоте творится, какие там порядки?! Может, морякам именно по ночам и надо воевать. Кезону тоже было нечем заниматься, поэтому присоединился к моему отряду, который он искренне считал своим.