Перегрин
Шрифт:
Полла все чаще заводит разговор, что пора бы мне осесть на берегу. Тем более, что я умею читать и считать. За мзду можно получить хлебное место на базе: за тысячу сестерциев возьмут обычным писарем, а за три тысячи дадут унтер-офицерскую должность, где надо будет распределять какое-нибудь снабжение и иметь дополнительный доход. Мне аж никак не тарахтит сидеть весь год на берегу, за зиму чуть не сдох от скуки, но говорить об этом Полле не стал. Наоборот, сказал, что хочу подрубить еще деньжат, чтобы получить приличную должность. Мол, обидно после опциона в обычные писари. И сделал вывод, что Поллу наша совместная жизнь не устраивает. Слишком подолгу я отсутствую, а, чтобы ни говорили женщины, секс им нужен больше, чем мужчинам. Правда, не всем. Некоторым хватает мастурбации. При этом женщина не уходит сразу и в никуда. Сперва она дает понять мужчине, что ее что-то не устраивает, и предлагает устранить помеху. Если не сделаешь это, тогда начинает подыскивать другого, у которого именно этого недостатка нет.
Служба зимой ни меня, ни, как следствие, морских пехотинцев либурны «Стремительная» не утомляла. Центурион Фест Икций уехал до весны в свою деревню где-то под Римом, где у него была небольшая ферма, выслуженная в легионерах. Я остался старшим над велитами и стрелками. Само собой, какие-то тренировки я время от времени проводил, чтобы командование базы не обвинило в халатности, но только в хорошую погоду и не долго. Поучил их брать галеры на абордаж, сражаться в строю «клин» во главе со мной и разным другим мелочам, которые должен знать и уметь пират, пусть даже он временно на службе у государства. Подчиненные не роптали, потому что половина их под моим командованием нарубила осенью столько, что всю зиму не вылезала по вечерам из кабаков и по ночам из лупанариев.
Кстати, в Мизене последние заведения только на втором этаже. На первом располагаются лавки, там аренда дороже, а на третий и выше пьяный клиент может не добраться. Стрелки, указывающие, где вход, нарисованы на стенах домов в виде пенисов, причем такого размера, что слон позавидует. Такие рисунки не считаются зазорными, даже наоборот. На многих ветхих инсулах их рисуют, чтобы простояли дольше, а заодно предупреждают прохожих, чтобы на всякий случай не приближались близко. Носят их и на шее на гайтанах, как талисманы, приносящие удачу. Увидев такой талисман в первый раз, я чуть не принял его за крестик, а потом, поняв, что это, засмеялся, чем удивил владельца.
Первого января мы приняли ежегодную присягу. Для этого центурион Фест Икций приезжал в Мизен на три дня. Нас всех построили возле вытащенной на берег либурны, и командир зачитал текст с бронзовой таблички, выданной ему в штабе. Точнее, это остальные думали, что он читал, а я знал, что Фест Икций безграмотен, произносит по памяти.
После этого весь экипаж либурны произнес хором и громко:
— То же относится и ко мне!
Центурион следующие два дня погонял подчиненных, а затем укатил на свою ферму. Вместе с ним уехали почти все сабины, заплатившие Фесту Икцию за отпуск, и часть галлов. Последние отправились в Рим, где больше возможностей прокутить деньги, полученные за трофеи.
После весеннего равноденствия либурна, если можно так сказать, была спущена на воду, то есть вытащена кормовой частью в море. Началась подготовка к следующей навигации: грузили провиант, запасные весла, стрелы для катапульты… Мы предполагали, что опять будем служить для связи с армией в провинции Африка, но за два дня до выхода центурион Фест Икций сообщил нам приказ командира базы, гласивший, что либурна в составе небольшой флотилии отправляется в Остию. Там мы возьмем на борт нового консула Луция Кассия Лонгина и доставим его к новому месту службы — в Провинцию, как просто называли римляне свои новые территории, отбитые у галлов. Это та самая Провинция, в которой, по мнению Юлия Цезаря, лучше быть первым, чем вторым в Риме. В будущем она станет французским Провансом.
29
Если смотреть на весла под определенным углом, они как бы сливаются в одно целое и превращаются в крыло. Вот оно вынырнуло из голубоватой прозрачной воды, переместилось вверх и к носу судна, пошло вниз и к корме и занырнуло медленно и спокойно. Ритмичность его движений успокаивает, убаюкивает. Я встряхиваю голову, отгоняя сон, перемещаюсь на противоположный борт, обходя по дуге большого круга легата-консуляра Луция Кальпурния Пизона Цезонина, стоявшего возле поручня, ограждавшего переднюю часть полуюта. Консуляр значит, что раньше, в данном случае пять лет назад, этот тип был консулом. Агномен (второе прозвище) Цезонин получил потому, что к роду Кальпурниев Пизонов имеет косвенное отношение: его отец из никчемного рода Цезонинов был усыновлен римским плебейским. Наверное, поэтому легат-консуляр ведет себя заносчивее даже Кезона Мастарны во время рейса в Африку. Сейчас юноша на триреме, следующей во главе нашей флотилии, в которой еще две либурны. Голову Луция Кальпурния я видел раньше на серебряных денариях, выпущенных в год его консульства. Там он изображен с уродливо длинными носом и губами. Так вот гравер, изготовивший чекан для монет, явно польстил консулу. Губы у легата-консуляра еще длиннее. Такое впечатление, что мальчишкой одолжил их у старшего брата и до сих пор донашивает, несмотря на то, что великоваты. Когда рот открыт, не так сильно заметно, а вот при закрытом выпирают, как гузка очень большой курицы. Может быть, поэтому Луций Кальпурния почти не закрывает рот, бабалолит без умолку. Сейчас он рассказывал бедному центуриону Фесту Икцию, как в бытность претором (последняя ступень перед консульством) управлял провинцией Азия. По его словам получалось, что был идеальным наместником. При этом центурион знает, как и весь экипаж, что Луция Кальпурния судили за взяточничество, что отмазался только благодаря своему защитнику Луцию Лицинию Крассу, превосходному оратору.
Наша флотилия приближается к городу Нарбо-Марциус, который в будущем назовут Нарбонной. Правда, к двадцать первому веку нашей эры город отступит от моря километров на десять, подальше от заболоченного лимана, и обоснуется на холмах на ветке Южного канала, соединяющего Лионский залив с Атлантическим океаном. Я не бывал в нем тогда, потому что работал на морских судах с большой осадкой, которым в канале делать было нечего. Сейчас это молодой городок, ему всего одиннадцать лет. Раньше здесь был каструм, который обзавелся каменными стенами с башнями и пригородами, заселенными отставными легионерами и туземцами, сотрудничавшими с оккупантами. Здесь мы высадим пассажиров, которым предстоит отмахать еще километров сто до каструма легиона, несущего службу в этих краях. Там Луций Кассий Лонгин примет наместничество, а Луций Кальпурний Пизон Цезонин — командование легионом. После чего им придется расправиться с кимврами, которые вместе с тевтонами, амбронами, гельветами, тогуринами и тоугенами двигались через Галлию в сторону Пиренейского полуострова.
Как мне рассказали галлы, служившие на либурне, все выше перечисленные племена — это смесь кельтов с аборигенами. На севере они смешались с разными германскими племенами и стали называться кимврами, тевтонами и амбронами, в горах на территории будущей Швейцарии, которую римляне называют Гельвецией, превратились в гельветов, на севере Галлии — в тигуринов и тугенов. Двигались вместе с женщинами и детьми, гонимые, видимо, не только пассионарной энергией, но и перенаселением родных территорий. Они уже дважды вломили римлянам — шесть лет назад в верховьях Дуная и в позапрошлом году в Галлии.
— Суши весла! — командует Сафон.
Барабан замолкает. Сделав еще один гребок, весла, роняя капли воды, зависают в воздухе. Через несколько секунд раздаются скрипучие звуки — нос либурны с разгона вылезает на мелководье, а потом и на сушу. Судно замирает. Я словно бы слышу его облегченный выдох: добрались! На самом деле выдохнул кто-то из свиты легата-консуляра. Для некоторых путешествие по морю, даже по спокойному и вблизи от берега — чрезвычайно опасное приключение. Я тоже в свое время опасался летать на самолетах. Старался ходить по ним осторожно. Все время преследовала мысль, что, если подпрыгнуть и со всей силы ударить ногами по палубе, то самолет развалится. Умом понимал, что это чушь собачья, что самолет выдержит одновременный прыжок сотни таких дураков, но подсознание не верило, пока однажды в туалете полупустого самолета не проверил. Когда вышел из туалета, увидел удивленную стюардессу.
— Умылся, вода в ухо попала, вот и попрыгал, — сказал в оправдание.
Вроде бы поверила, но до конца рейса внимательно следила за мной. Видимо, стюардесс учат, что во время полета некоторые ведут себя неадекватно, глаз да глаз нужен.
Матросы оборудуют сходню, и наши пассажиры следуют со своим барахлишком на сушу. У Луция Кальпурния Пизона Цезонина вещей, как приданого у богатой невесты. Несут их шесть его рабов, которые тоже имущество. Я пропускаю пассажиров, после чего и сам схожу на берег, чтобы размяться. Метрах в ста от нас собрались зеваки, сотни две, в основном женщины и дети. Есть и старики, бывшие легионеры, которые присматриваются к пассажирам, надеясь увидеть знакомых. Так понимаю, жизнь здесь скучная, глухомань.