Перекрестки

Франзен Джонатан

– Тогда приезжайте вместе. Перенесите лагерь. Тут для вас нет работы.

– На это у меня нет полномочий. Если я попрошу предоставить мне полномочия, власти вспомнят, что я здесь. Мне бы этого не хотелось.

– Они снова забудут, – ответил вождь.

С первых минут знакомства невольно полюбив навахо, Расс осознал, что они ничем не хуже белых, просто другие. Впоследствии он убедился: навахо прямо заявляют, чего хотят. Не говорят “пожалуйста”, не склоняются перед правилами и властью. Ограничения, очевидные белым, для навахо бессмыслица. Белые люди считают, что с навахо трудно общаться, поскольку эти индейцы досадно вспыльчивы и глупы, но в то утро их слова не показались Рассу глупыми. Сердце сжималось при мысли, что они несколько часов ехали из Туба-Сити и потом

еще мерзли в пикапе, поскольку считали свою просьбу вполне разумной. Сердце сжималось при мысли, что они вернутся домой с пустыми руками и неизвестно в каком настроении. С обидой? Злостью на власти? Стыдом за свою наивность? Или в молчаливой растерянности? Рассу было тринадцать, когда Скиппер, его любимый пес с фермы, заболел – по словам матери, раком. Боли и слабость собаки скоро сделались нестерпимы до такой степени, что Расс попросил соседа пристрелить Скиппера и закопать. Труднее всего оказалось попрощаться со Скиппером: пес не понимал, что и почему делает с ним хозяин. Старейшины навахо – не бессловесная животина, и оттого их растерянность ранила его еще сильнее.

Когда сладкий кофе допили, Джинчи записал имена старейшин и предложил прислать им одежду и провиант. Вождя, которого звали Чарли Дьюроки, это предложение не тронуло, и он не поблагодарил Джинчи.

– Странный какой-то, – сказал Джинчи, когда они уехали.

– Но ведь они правы, – проговорил Расс. – Толку от нашей работы чуть.

– Это решили не мы. Ты же знаешь, мне нужно действовать осторожно. Рузвельт хотел, чтобы такими вот лагерями командовали военные.

– Мы должны служить, а не сколачивать столы для пикника.

– Я и служу: забочусь о том, чтобы вас не послали на войну. И если ради этого приходится сколачивать столы для пикника…

Расс попросил разрешения отвезти в Туба-Сити припасы.

– Мне показалось, их не очень-то заинтересовало наше предложение, – ответил Джинчи.

– Но они не отказались.

– У тебя доброе сердце.

– Как и у вас, сэр.

Наутро, погрузив в пикап муку, рис, фасоль, кое-какую одежду, оставшуюся от лагеря для безработных, Расс покатил на север, в Туба-Сити; за рулем сидел помощник интенданта. Наивное воображение Расса рисовало типи или бревенчатые дома на просторах Индианы, лошадей, привязанных к высоким деревьям, прозрачные ручьи, бегущие по мшистым камням; он и правда представлял себе мшистые камни. Он и вообразить не мог продуваемые всеми ветрами бесплодные земли, на которые они въехали после того, как пересекли шоссе 66. Пыль висела в воздухе, покрывала придорожные камни. Вдали мерцали безжизненные холмы. На выгоревшей равнине торчали хоганы, больше похожие на кучи мусора, чем на жилье. В поселениях были хижины из некрашеных серых бревен, руины без крыш, с пробоинами в стенах, повсюду, куда ни глянь, темнел засыпанный пеплом песок, замусоренный ржавыми жестянками и битой черепицей. Детишки помладше, круглолицые, черноволосые, робко махали пикапу. Прочие – старухи в гетрах под юбками, старики с впалым ртом, молодые женщины, судя по глазам, родившиеся несчастными – отводили взгляд.

Туба-Сити оказался настоящим городом: тени в нем было больше, благодаря тополям, но ветра по нему гуляли так же, как на равнине. Расс понял, что лес чем-то похож на Лессер-Хеброн – то и другое виделось ему раем. Полноводные реки, леса, покрытые двойным ковром из снега и хвойных игл, все влажное, белое, пахнущее свежестью, и люди здесь все до единого были белые. В резервации Расс осознал, что значит белизна. Прежде чем прибыть на поезде в Аризону, он не отъезжал от Ле с сер-Хеброна более чем на шестьдесят миль, и хотя кое-кого из фермеров-неменнонитов Депрессия разорила, Расс не видал настоящей нужды. Индейцам некуда деться с бесплодных земель, дожди на которых выпадают редко. Видя, с какой стойкостью навахо сносят лишения, Расс отчего-то чувствовал себя слабаком. Казалось, навахо ближе к чему-то такому, от чего он страшно далек – и сам об этом не знал. С высоты своего белого роста он ощущал себя фарисеем.

– Бог ты мой, ну и унылое местечко, – заметил помощник интенданта.

Дом, к которому их направили, был неуместно

мал для вождя племени, но в грязи перед ним чернел знакомый пикап, передняя его часть стояла на глиняных кирпичах. Чарли Дьюроки наблюдал, как молодой человек бьет молотом по гаечному ключу, закрепленному на ходовой части пикапа. Возле одной из шин тощий пес вылизывал свой пенис. С порога дома на белых мужчин в добротном пикапе таращилась девочка в линялом оборчатом платье. Расс выпрыгнул из машины и представился Дьюроки, который был одет так же, как накануне.

– Что у вас? – произнес Дьюроки.

– Что и обещал мистер Джинчи. Одежда и провиант.

Дьюроки кивнул, точно привезенные Рассом припасы скорее тяготили его, чем облегчали бремя. Из-под старого пикапа раздался грохот, крепкое слово, гаечный ключ упал в грязь. В дедовой кузнице бить молотом по ключу считалось преступлением по отношению к ключу. Лучше уж взять рычаг, говаривал Клемент.

– А подлиннее ключа у вас нет? – не сдержался Расс.

– Будь у меня ключ подлиннее, – холодно ответил молодой человек, – разве я взял бы этот?

Он потянулся за ключом, и Расс протянул ему руку.

– Расс Хильдебрандт.

Не обращая внимания на протянутую к нему руку, мужчина подобрал ключ. Широкие плечи обтягивала замшевая рубашка, в хвосте на затылке – ни единого седого волоса. Он вполне мог быть пятнадцатью годами старше Расса, но по лицу индейца трудно угадать возраст.

– Кит – сын моего брата, – пояснил Дьюроки.

В брезентовом мешке в кабине пикапа Расс отыскал ключ подлиннее. Кит принял его, точно меньшего не ожидал. Расс спросил Чарли, куда сложить припасы.

– Сюда, – ответил Чарли.

– На землю?

Видимо, да. Когда Расс с напарником выгрузили мешки с провизией и два тюка с одеждой, Чарли куда-то исчез. Девочка сидела на земле, смотрела, как Кит стучит молотком по рулевой сошке.

– Как тебя зовут? – спросил ее Расс.

Она неуверенно взглянула на Кита, тот перестал стучать.

– Ее зовут Стелла.

– Рад познакомиться, Стелла. – И Киту: – Ключ можете оставить себе.

– Ладно.

– Жаль, что мы больше ничем не можем помочь.

Кит скользнул взглядом по рулевой сошке, оценивая ее состояние. Он тогда уже имел внушительный вид, пригодившийся ему впоследствии, когда Кит стал политическим представителем племени, и обладал обаянием, которое располагало к нему людей, помогало завоевать их доверие. Расс не сводил с него глаз. Помощник интенданта в пикапе барабанил пальцами по рулю. Особенность молчания навахо заключалась в том, что, казалось, оно может длиться бесконечно, хоть весь день.

– А если бы мы прислали людей, – произнес Расс, – что бы вы им поручили?

– Я говорил дяде, чтобы не связывался с вами. Ничего не добился, только машину сломал.

– Но я бы хотел вам помочь.

– Мой дядя мыслит из других времен. Я пытаюсь сказать ему новый урок, но он не учится.

– Какой урок?

– Ваша помощь хуже, чем никакой.

– А если я вернусь с людьми? Что именно от нас потребуется?

– Езжай домой, Длинный Ключ. Не нужна нам ваша помощь.

Когда через два месяца Расс вернулся в резервацию, Кит Дьюроки так и звал его Длинным Ключом – возможно, из-за роста, но, скорее всего, потому что Расс считал себя умнее Кита. Давать прозвища – в обычаях индейцев, но Расс этого не знал, когда в тот день уезжал из резервации. Он чувствовал неприязнь того, кому желал понравиться. В следующие недели всякий раз, как его отпускали в увольнение, он выбирался в библиотеку Флагстаффа и читал все, что мог найти о навахо. Несмотря на то что они были строптивы и вороваты – до такой степени, что однажды их окружили и скопом препроводили в тюремный лагерь в Нью-Мексико, – им отвели обширнейшие владения, на которых навахо (как писали разные авторы), в отличие от миролюбивых земледельцев хопи, пасли стада лошадей, слишком многочисленные, а оттого непрактичные и вдобавок истощавшие пастбища. Власти США считали навахо проблемой, решить которую следовало силой. Рассу грезились лица навахо, если он что и силился разрешить, то их загадку. Впоследствии схожее чувство вызвала у него Мэрион.