Перекрестки
Шрифт:
Однажды воскресным ноябрьским утром Расс в поисках новых способов подъехал на “виллисе” к католической церкви Флагстаффа. В книге о святом Франциске он уловил дух, тронувший его своей бескомпромиссностью. С задней скамьи, среди запаха горящих свечей и слабого света из витражных окон, он видел мантильи и седые косы старух-мексиканок, более современные наряды зрелых американских пар и бледную шею женщины, низко склонившей голову. Пожилой священник, у которого сильно тряслись руки, говорил на языке, понятном Рассу не более, чем язык навахо, и служба тянулась долго. Расс то и дело посматривал на бледную шею сидящей впереди женщины. Она будила в
Причастие в Лессер-Хеброне принимали раз в полгода, на это важное событие собиралась вся община, хлеб для причастия накануне замешивали и выпекали женщины. Католическое причастие показалось Рассу таким же чуждым, как песенный обряд навахо. Так и подмывало святотатственно сравнить священника с врачом, который ложечкой прижимает язык больного, а паству – с очередью детей в столовой. Только женщина с красивой шеей приняла облатку с видимым чувством. Дрожащая и беззащитная, она преклонила колени, и этот ее жест напомнил Рассу истовость материнской веры. Женщина направилась к скамье, Расс заметил, что у нее пухлые губы и темные глаза и она едва ли старше него.
После службы он спросил у священника, можно ли прийти снова и в качестве гостя принять причастие. Священник объяснил, почему Рассу нельзя к причастию, но разрешил приходить к мессе и молиться со всеми. В следующее воскресенье Расс послушно явился в церковь Рождества Христова, но на этот раз его оттолкнул ее латинский дух. Толстые стены храма, неделю назад показавшиеся прибежищем, теперь служили памятником тому, как гибнет вера живая, как некогда пылкий дух по прошествии столетий костенеет в холодном камне. Темноглазая женщина снова пришла, снова одна, но теперь пыл ее веры казался ему чужим.
Расс оставил эксперименты, вновь стал молиться в лагере с собратьями-меннонитами, но и с ними не чувствовал общности. Правда в том, что он скучал по месе, по присутствию Бога в каждом камне, каждом кусте, каждой букашке. Теперь по утрам в воскресенье он один отправлялся гулять по лесной дороге. Там он порой чувствовал присутствие Бога, но слабо, как солнце, скрытое зимними облаками.
Однажды в марте Расс, злоупотребляя привилегиями, положенными ему в лагере, сидел за столом в библиотеке Флагстаффа, листал альбом фотографий индейцев Великих равнин, как вдруг напротив него села молодая женщина и открыла учебник по математике. Она была в клетчатой ковбойке, голову повязала банданой, но он все равно узнал ее. В библиотеке было светлее, чем в церкви, и Расс подумал, что не видел женщины красивее с тех самых пор, как плясунья-навахо открыла ему глаза. Он смутился, что разглядывает книжку с картинками, точно неграмотный, и встал, чтобы взять другую.
– Я вас знаю, – сказала женщина. – Я вас видела в церкви.
Он повернулся.
– Да.
– Я видела вас всего дважды. Почему?
– Почему всего дважды или почему видели?
– И то, и другое.
– Я не католик. Я просто… зашел посмотреть.
– Понятно. Юноши-католики здесь редкость. Я заметила, вы больше не приходили.
– Я не католик.
– Вы уже говорили. Если повторите в третий раз, я решу, что вы пытаетесь отвести от себя злые чары.
Он подивился ее резкости – и прямоте, с которой она продолжала расспросы. Прежде она напомнила Рассу мать, и он, пожалуй, ожидал скромности и кротости. О ней он узнал лишь, что ее зовут Мэрион, сам же
– То есть вы просто сели в машину и уехали на месяц?
– На полтора. Начальник лагеря – очень добрый человек.
– И вы не побоялись поехать туда в одиночку?
– Пожалуй, надо было бояться. Но мне это как-то в голову не пришло.
– Я бы боялась.
– Вы женщина.
Будничное, безобидное слово, но Расс выговорил его и зарделся. Ему никогда еще не случалось разговаривать с женщиной, которую он считал привлекательной: он и подумать не мог, до чего это тяжело. И то, что его рассказ произвел на нее впечатление, тяготило его еще больше. Наконец он брякнул, что не хочет мешать ей заниматься.
Она печально посмотрела на учебник.
– Так трудно сосредоточиться.
– Понимаю. Мне тоже математика давалась непросто.
– Дело не в этом: просто она сухая. А я жажду Бога.
Она произнесла это так прозаично, будто Бог – это чашка чаю.
– Я тоже, – признался Расс. – То есть я понимаю, о чем вы. Я скучаю по навахо. Они с Богом весь день, каждый день.
– Обязательно заезжайте в нашу церковь. Возможно, там вы найдете, что ищете. Я и не думала, что чего-то ищу, пока не попала туда.
Другого ее религиозность, пожалуй, оттолкнула бы, но Рассу напомнила детство. Ее вера была не такой кроткой, но все же знакомой. Его уже не смущало, что эта девушка похожа на его мать. Он вдруг подумал, что мать – не только мать, не только воплощение ревностной набожности. А женщина из крови и плоти, которая тоже когда-то была молода.
В следующее воскресенье он вновь приехал в церковь, Мэрион села рядом с ним и шепотом коротко поясняла ему литургию. Расс попытался ощутить близость с “Кристусом”, как называл его священник, но мешала близость этой невелички. На ней было пальто, выкрашенное в ярко-зеленый цвет, с зеленым вельветовым воротником, только более темного оттенка. Руки с обкусанными ногтями, в заусенцах с запекшейся кровью. Во время молитвы она так крепко переплела пальцы, что побелели костяшки, и дышала ртом, чуть всхрипывая. А поскольку ее страсть была адресована Господу Всемогущему, Расс безбоязненно любовался ею.
После службы он предложил ее подвезти.
– Спасибо, – ответила она, – но мне надо пройтись.
– Я тоже люблю ходить пешком. Больше всего я люблю гулять.
– Мне нужно считать шаги. Пюпробовала разок, пару лет назад, и с тех пор не могу перестать, потому что… Неважно.
Из церкви вышли две медлительные старухи, говорящие по-испански. На Черри-авеню царил такой покой, что посередине улицы сгрудились голуби.
– Что вы хотели сказать?
– Ничего, – ответила она. – Мне неловко. Я начинаю считать от дверей церкви, и каждый раз количество шагов должно быть одинаковым: тогда я понимаю, что Бог по-прежнему со мной. Если же насчитаю на шаг больше или меньше…
Она поежилась – то ли при мысли об этом, то ли от смущения.
– У меня наверняка получится другое число, – предположил Расс, хотя она не предлагала ему присоединиться.
– Правда, вы же высокий. У вас получится свое число – но лучше бы его не было. Ни у вас. Ни у меня. Слишком уж я суеверна.
– У навахо масса суеверий. И я не уверен, что они заблуждаются.
– Думать, будто количество шагов на что-то влияет – значит оскорблять Бога.
– Не вижу в этом вреда. В Библии полно знаков свыше.