Перекресток
Шрифт:
Сеновал, горячие руки, горячие губы. Солнце уже клонится к горизонту, когда она целует его на прощание.
Она уходит, ступая узорными сапожками по пыльной дороге. Платье — синее, как то, что подарили ей в Заветреной много лет назад.
Он стоит у калитки, смотрит ей вслед. Поворачивается, чтобы войти в дом.
На крыльце толпятся эннарские офицеры и тоже провожают взглядом тонкую фигурку в синем платье.
Однажды ночью — окрик часового, ругань, стрельба. На шум выходит старший офицер, спрашивает, в чем дело.
— Ходил кто-то, не отозвался, я и пальнул.
— Кто?
— Не знаю, вашство.
— Хорошо. Бди. Пойду, гляну.
Офицер с пистолетом наизготовку идет к кустам, всматривается в темное пятно тела под ветвями.
— Тьфу. Баба. Вот дура — куда лезла? Да что уж теперь.
Из темноты возникает трактирщик, в глазах — ужас и боль, губы дрожат. Падает на колени, приподнимает голову, гладит длинные черные косы. Шепчет что-то в мертвое ухо. Бережно опускает тело на землю, встает, вытаскивает из-за пояса пистолет.
— Эй, ты что? Мужик, ты с ума сошел?
Выстрелы.
Заветреная горит. Полыхают избы, ржут обезумевшие кони, обрывая привязь, скачут, не разбирая дороги. Мечутся солдаты, сорванными голосами командуют офицеры. Выстрелы. Взрывы. Сумятица, паника, смерть.
Дорога перегорожена, из-за завала древесных стволов летят пули.
Только в лесу тихо и, кажется, безопасно.
Аффер отводит людей в лес.
Корни цепляют за ноги, сучья хлещут в лица, хищные птицы пикируют сверху, змеи прокусывают сапоги. За деревьями мелькают серые силуэты волков.
Была армия — и нет.
Разоренная деревня пахнет гарью и смертью. Ветер треплет грязные обгорелые тряпки, дождь смывает с дороги кровь, стучит по ржавому рогатому шлему.
Ни души.
Только трактир, покореженный, обожженый, лишенный стекол, жив. Стучит молоток, взвизгивает пила.
Неуковыра, страшный, черный, наполовину седой, чинит разбитую дверь.
–
Беспамятство.
Потом снова память. Боль.
В груди жжет. В висках тяжелый гул.
Сердце остановилось. Подумал — насовсем. Обрадовался.
Ударилось о ребра. Застучало.
Жив.
Зачем?
Черные косы в палой листве.
350 год Бесконечной войны
Мы долго бродили по дорогам Айтарии. Пытались осесть то в одном месте, то в другом — как-то не получалось. Чем дальше нас уносило от Заветреной, тем спокойнее была жизнь, но война постоянно напоминала о себе. В деревнях уже жили те, кто ушел со своей земли раньше нас — и мы проходили дальше. В городах было неуютно, непривычно, дорогое жилье, рабочие места заняты — да и что мы умели, кроме огородных хлопот и трактирного хозяйства? Деньги, полученные от Неуковыры, неумолимо приближались к концу.
А потом вмешался случай.
Мы вошли в маленький городишко с гордым названием Великий Брод (брод там был, и, пожалуй, действительно великий — через Суанну, а она в этом месте шириной в добрую милю), разыскали гостиницу подешевле. Шулле устал, да и женщины умаялись. Я спросил комнату, мы сговорились о цене, и я полез в котомку за деньгами. Сильно похудевший мешочек завалился на самое дно, и, шаря по сумке в его поисках, я наткнулся на письмо Терка, о котором совсем забыл. Выложил его на стойку и снова сунул руку в котомку.
Хозяин, по инерции все еще расхваливавший свое заведение, вдруг замолчал на полуслове.
Я поднял голову.
— Сударь, — сказал хозяин необыкновенно почтительно, — не ищите деньги, заплатите потом. Я верю вам на слово.
Он держал в руке письмо, с благоговением разглядывая имя адресата.
— А, это, — понял я. — Это дело не к спеху, да я, честно говоря, и не разобрал, к кому оно.
— Да что вы, сударь! — в голосе хозяина явственно прозвучало негодование. — Послание к его сиятельству герцогу Веррау не может быть не к спеху. Вам следует непременно его доставить, и как можно скорее. Не волнуйтесь, экипажем вас обеспечат.
— Экипажем? — я не знал, что и думать. Но имя Старого Маршала слышал даже я. Это было имя из заоблачных высот.
Легенды о Терке Неуковыре медленно всплывали в моей памяти.
Надо же, а я в них не верил.
Мы мало что понимали и ничего больше не решали. Утром у крыльца гостиницы оказалась карета — здоровенная, шикарная, запряженная шестеркой лоснящихся, ухоженных серых лошадей. Нехитрая наша поклажа разместилась в багажном ящике, мы сами — на шелковых подушках, вместе с нами сел бравый офицер, сверкавший золотом эполет, звеневший пряжками на амуниции, на козлы вскочил нижний чин в мундире с блестящими пуговицами, щелкнул кнутом — и мы понеслись.
Нера ахала, разглядывая убранство кареты, Хальма прижималась ко мне и не выпускала мою руку, Шулле прыгал, высовывался в окно, от его восторженного голоска звенело в ушах.
Ехали долго — несколько дней, останавливались в шикарных гостиницах, спали на хрустящем белье, ели невиданную замысловатую еду. Расплачивался наш сопровождающий.
Он оказался славным малым. Меня смущало только, что он держался с нами, как равный, — с нами, деревенскими простаками, сроду не видавшими больших городов.
Въехали в столицу.
Карета наша летела по гулким мостовым, не притормаживая, люди поспешно отходили в сторону, заслышав стук копыт и грохот колес. Разглядев экипаж, некоторые кланялись.
Потом — высокая ограда с замысловатым переплетением чугунных прутьев, ворота немыслимой красоты поспешно распахиваются перед нами, фигурно подстриженные кусты и деревья, огромная клумба с диковинными цветами в петле подъездной дороги — и дворец.
Честно говоря, я решил, что это резиденция самого Великого Айтара.