Перекресток

Котова Анна Юрьевна

Крутил в пальцах отполированный временем кривой сучок. Считал круги. Сбивался.

Вынимала из руки деревяшку, ловко вплетала в волосы.

И вдруг — губы шевельнулись. Выдох:

— Люблю.

И пропала.

348 год Бесконечной войны

Время шло, жизнь катилась своим чередом, и Заветреная быстро забыла о войне. Только Неуковыра ходил хмурый и ждал худшего. Но оно никак не наступало, и слава богу.

Осенью мы с Хальмой поженились.

Стояли втроем перед алтарем, слушали маленького лысенького отца Ринея — и не слышали его. Втроем — потому что

Шулле втиснулся между нами, вцепился в Хальмину праздничную юбку, да так и простоял всю церемонию. Полумрак, тонкие свечки в руках, новая жесткая рубашка с вышивкой по вороту, на Хальме — что-то тонкое, с кружевами (Терк отчаянно торговался за эту ткань с мимоезжим коробейником, я еще думал тогда — зачем ему? а вот…), на гладко причесанных темно-русых волосах — лохматый венок из поздних осенних цветов и колосьев, веснушки, кажется, светятся, отвечая мерцающим язычкам пламени, тонкие пальцы дрожат, голос прерывается… Наконец мы поворачиваемся и выходим в ослепительный, но уже прохладный день, позолоченный опадающей листвой. Шулле подпрыгивает и убегает вперед. Вся деревня толпится вокруг, поздравляет, подначивает, отпускает малоприличные шутки — а в трактире уже готово угощение, и столы накрыты на улице, чтобы все желающие поместились. Желающие — Заветреная в полном составе, да кое-кто из соседних деревень заглянул выпить на дармовщинку и сплясать под визгливую скрипку бродячего музыканта, которого так вовремя занесло к нам.

Веселье не унималось до утра, даже Шулле не стали гнать в постель. После полуночи он умаялся и заснул сам — на лавке в углу. Наконец Нера выпроводила гостей со двора — доплясывать, подталкивая подвыпивших селян в спину и приговаривая: "Дайте ж молодым до кровати-то добраться!"

Мы, конечно, все равно бы добрались. Тем более что развеселые предположения односельчан о том, чем мы сейчас заняты, все равно долетали до нас с улицы до самого рассвета. Тогда народ, наконец, угомонился — и то только потому, что пора было выгонять коров и задавать корм птице.

Пристройка с отдельным входом, комнатка в два окна, гроздья рябины по стенам, внушительной ширины кровать (с какими прибаутками ее ладил Эйме!), стол да пара лавок — наше с Хальмой собственное жилье. Неловкие руки, нежные губы, все внове — и нет ничего прекрасней и важнее в мире. Ее голова на моем плече. Мы засыпаем, обнявшись, и верим, что так отныне будет всегда.

Поздним утром дверь распахнулась с громким стуком — с улицы, радостно вопя, ворвался Шулле. Я еле успел нырнуть под одеяло, страшно смутившись.

Хальма тихонько захихикала мне в плечо:

— Взял жену с ребенком, теперь привыкай.

Я был совершенно счастлив — и женой, и ребенком.

До самой весны.

–

Пропала.

Ждал.

Лежал без сна, считал тени на потолке. Выходил в сени. Смотрел на звезды.

Видел тонкие штрихи по небосводу. Лицо. Глаза. Волосы.

Закрывал глаза. Смотрел снова — привиделось.

Возвращался в постель.

Засыпал.

Снилась.

348 год Бесконечной войны

Королева тасует фигуры, сбрасывает надоевшие, позволяет выдвинуться новым. Все чаще рядом с ней видят Ронела Мавая, брата казненного Лиотана. Двор шепчется, недоумевая. Обезглавив Марденов, вдруг приблизить одного из них? Правда, кажется, Ронел безобиден. Он не воин. Он поэт. Собственно, потому он и уцелел тогда, два года

назад: Лиотан презирал брата, считал его ходячим недоразумением и не делился с ним своими воинственными планами.

Ее величество теперь любит сидеть вечерами в пышном будуаре, окруженная угодливыми фрейлинами, и слушать комплименты Ронела Мавая. Он как никто умеет говорить о ее красоте и уме. Он тает от одного ее взгляда. И — он хорош собой, совсем в другом роде, чем Кайал. Тот — хищный зверь. Этот — сказочная птица со сладким голосом.

Иногда она позволяет поэту поцеловать ей руку и любуется, как он краснеет и тает.

Кайал — вот смешно! — ревнует.

— Лоррена, любимая, — говорит он недовольно, — зачем тебе это чучело?

— Он развлекает меня, милый, — отвечает она, нежась в его сильных руках. — Он такой забавный, Кайал.

— Он без ума от тебя. Мне не нравится его восторженная физиономия.

— А мне нравится, — Лоррена надувает губы. — Ты не забыл, что ты мне не муж, дорогой?

— Что ты, моя красавица! Мне не по чину корона.

— Иногда мне кажется, милый, что ты ее примеряешь.

Кайал закрывает ей рот поцелуем. Отвлекает.

В конце концов, это начинает надоедать. Надо поставить Кайала на место.

Она размышляет несколько дней и принимает решение.

— Капитан, будьте добры передать господину Маваю эту записку. — Сунет нос или нет?

Сунул.

— Дорогая, не очень-то красиво передавать через меня любовные письма другому мужчине.

— Ты забыл — я просила не моего любовника, а моего капитана стражи?

— Все равно!

— Нет, дорогой, не все равно. Не забывай — ты на службе. Будь добр, проводи ко мне завтра вечером господина Мавая.

— Лоррена!

— Ничего не желаю слушать. Это приказ.

Назавтра вечером Кайал приводит в королевскую спальню ошалевшего, не верящего в свое счастье молодого идиота.

— Спасибо, капитан, — равнодушно бросает Лоррена. — Теперь оставьте нас.

Кайал сверкает глазами, сжимает кулаки, но послушно уходит.

Ронел падает на колени, целует ее подол.

— Встаньте, господин Мавай, — нежно воркует королева. — Я изнемогаю от страсти.

Вот болван, ничего не понимает, пока не скажешь прямо!

Поэт вскакивает, заключает ее в объятия, находит ее губы. Голова его идет кругом, ему кажется — он в сказке. Или во сне. Или в собственной балладе.

— Да, да, Ронел, — ее величество сладко вздыхает, поощряя.

Наконец поверил.

С ним хорошо. Совсем не так, как с Кайалом, но очень хорошо. Пожалуй, она оставит обоих.

Через несколько недель запал догорает до детонатора.

Кайал вызывает Ронела на дуэль — и конечно, убивает противника.

Королева в бешенстве.

Этого она никогда не простит… да и хватит уже капитану мозолить ей глаза. Надоел. Еще дядя Леорре принял эдикт о запрете дуэлей. Пора о нем вспомнить… как, за это не казнят?

Кайал обвинен в государственной измене и обезглавлен.

Ее величество смотрит, как катится его темно-рыжая голова, и ноздри ее трепещут.

Страсть накатывает волной, а Кайала больше нет.

Кругом множество интересных мужчин… Она оглядывает из-под ресниц своих придворных и делает знак герцогу Ореньи. Крупный, мощный, со старым шрамом на лице. Не старше сорока. Возможно, от него будет толк и в других делах… но сейчас — "Как ваше имя, Ореньи? Верьен? Мне нравится. Окажите вашей королеве услугу. Пойдемте".