Перекресток
Шрифт:
Она устала быть королевой. Она не хотела ею быть! Самое счастливое было время — первый год вдовства. Какой глупой и наивной девчонкой она была. Злой, но не порочной. Откуда вылезло это чудовище, поглотившее умную и озорную девочку и ставшее королевой Лорреной? Папа, я тебя убила слишком поздно. Надо было сделать это еще в еловых лесах Каррандии. Может быть, тогда я была бы счастливее.
Но тогда я не встретила бы Кайала. Единственного, кто меня любил.
А я любила когда-нибудь?
Она пытается вспомнить.
Что-то не вспоминается.
За дверью раздается шум, голоса, лязг оружия. Она гневно поворачивается к дверям — кто посмел? Они входят. Шпаги наголо, пистолеты взведены.
— Вы арестованы, Лоррена Марелье.
Бунт? Да как они посмели! Стража!..
Стражи нет. Нынешний капитан, ведающий охраной, здесь. Он и ведет ее по дворцовым коридорам — вместе со своим лейтенантом.
Королева пала.
Энторет бурлит и булькает, как каша в котле. Церемониальным шагом, на белом коне, въезжает в свою столицу его величество Леорре IX, серьезный белокурый мальчик одиннадцати лет. На шаг позади него — герцог Верейн. Длинное желчное лицо в морщинах, седые редкие волосы из-под айтарской шляпы с пером. Военные в парадных мундирах. За кавалькадой, в неприметных экипажах — челядь. Говорят, там едет с сестрой и мужем женщина, вырастившая его величество. Простолюдинка из айтарской глуши. Зеваки шепчутся: которая? Вот та, в лиловых перьях? Нет, та, в сером платье. Да нет же, та — в кружевах.
Коронация. Косые лучи света из высоких окон кафедрального собора. Торжественные лица. Мальчик выходит к народу, машет рукой. Восторженный рев.
Большой прием во дворце. Высшее эннарское дворянство преклоняет колена перед своим новым королем.
Наконец — все. Можно отдохнуть.
Его величество вызывает к себе свою семью.
— Я справился, мама? — спрашивает он у простолюдинки в сером платье.
— Ты справился, милый, — отвечает она.
Как будет он справляться дальше? Бог знает.
Завтра прибывают официальные послы от Великого Айтара.
Завтра начнутся переговоры.
Все уже решено и обсуждено, но за кулисами. Теперь нужно подписать мирный договор. Как положено.
Бедный малыш, разве этого я хотела для тебя?
Мы уезжаем из Энторета.
Мы знаем, что так надо, что мы ничего больше не можем сделать для Шулле. Но мы любим его, и он любит нас. Он знает, что нам нет жизни при эннарском дворе.
Мы уезжаем в Заветреную, и дай нам бог не сгинуть в кабранских лесах.
С ним остается Нера.
–
Стало теплее.
Жил. Разговаривал с лесом. Его шелест — ты. Вскапывал землю. Ее соки — ты. Целовал ветер. Его дыхание — ты.
Ты вечна. Ты не можешь умереть.
Однажды ты выйдешь из тумана, из радуги, из заката или рассвета, по лунной дорожке лесного озера, по росе утреннего луга, по сухой листве осеннего леса — и пойдешь по пыльным дорогам.
Все дороги ведут сюда.
Узнаешь ли ты меня?
1 год мира
Мы пришли в Заветреную пешком, отпустив экипаж по ту сторону леса.
Заветреная отстраивалась заново. Бухали топоры, стучали молотки, ревели коровы, лаяли собаки, бегали дети, кидаясь смолистыми золотыми щепками.
Звенел в кузнице молот.
Кивнула с нового, пахнущего сосной крыльца тетка Кайла.
Помахал рукой с обнаженных стропил недокрытой крыши Эйме.
Торопливо поздоровалась Майра, одновременно ловя за подол рубашки младшего — тот норовил нырнуть в лужу у колодца.
Поднялись по ступеням, распахнули дверь.
Терк Неуковыра все такой же. Только голова седая.
— Ну, здравствуй, Лайте, здравствуй, Хальма, — говорит он ворчливо. — Не уберегли мальца-то?
— Не смогли, — вздыхаю я. — Вмешались такие силы… да что там, ты ведь знаешь?
Он кивает. Конечно, знает.
Веррау ему писал.
Только Терк не ответил.
Наследственный гонор.
Мы сидим на крыльце и разговариваем. Все-таки давно, очень давно не виделись.
Солнце скрылось за деревьями. Синие сумерки.
Тихо. Слышно, как бормочет Лопотушка. Листья всплескивают, встрепанные ветром.
Загораются звезды.
Из вечерних теней выступает силуэт. Сквозь него просвечивают лунные блики листвы.
Силуэт сгущается.
Синее платье, черные косы, узорчатые сапожки.
Терк замолкает на полуслове, встает. Шаг, другой.
Они берутся за руки и уходят, не обернувшись.
Прежде чем они исчезают, я вижу просвечивающие сквозь них лунные блики.
Ни один лист не покачнулся.
А трактир он, оказывается, оставил мне.