Перекресток
Шрифт:
Собственно, единственный военный, которого я видел в своей жизни (если не считать проехавшего однажды через Заветреную эннарского отряда), был Неуковыра, а более мирного человека еще поискать…
И вдруг с севера, от эннарской границы, потянулись согнанные войной со своей земли крестьяне. Они ехали на разбитых телегах, запряженных рабочими лошадьми, они шли пешком, ведя за собой на веревках коров и коз, волоча огородные тачки, груженые мешками со скарбом, они тащили несуразные и бесполезные вещи, которые жаль было бросить — и, устав, бросали… По обочине дороги валялись прялки, бочонки, разбитая обувь, подсвечники, лубочные картинки, резные шкафчики, я видел даже тяжеленный старинный комод, который несколько дней, надрываясь, вез в тачке крестьянин откуда-то из залесных деревень. В Заветреной силы отказали ему, и он вывалил свой комод в пыльную придорожную траву. Один ящик выпал, и, задетый порывом предгрозового ветра, жалко трепетал выцветшей бахромой высунувшийся угол зелено-красного поношенного платка.
Беженцы редко сворачивали к трактиру, все больше проходили мимо, даже не подняв головы. Терк выставил к дороге бочку с водой, привязав к ней кружку, и некоторые останавливались, пили, обливаясь, холодную воду, благодарили — а иногда и не благодарили — и шли дальше. У крестьян по большей части не было денег, они тащили продукты с собой. Иной раз, не выдержав вида измученных детских лиц, мы с Хальмой совали в серые чумазые руки хлеб и вяленое мясо, а Терк отворачивался, хмурый и злой. Мы знали прекрасно, что он зол не на нас, а на войну, которая подползала все ближе.
Однажды за лесом стал слышен неровный гул и грохот — и больше не прекращался, только становился то тише, то громче.
Потом с юга начали подходить военные отряды.
Проходила конница, поднимая пыль, проползала пехота, останавливалась у нашей бочки, проехала артиллерия, волоча тяжелые пушки — и все скрылись за лесом.
Казалось, неорганизованный ручеек беженцев где-то на юге превращается в выстроенные, шагающие в ногу, одетые в форму войска — а за лесом на севере происходит обратное превращение, и с севера на юг идут перемешанные без различия родов войск и званий, ободранные бывшие солдаты.
Через какое-то время я понял, что так оно и было. С севера брели остатки разбитых отрядов.
Трактир как-то постепенно и незаметно превратился в лазарет. В зале лежали тяжелораненные, мы с Хальмой обтирали покрытые болезненным потом лбы и подносили еду и питье, Нера и Терк перевязывали раны, подчиняясь командам черного от недосыпа лекаря, пришедшего с первым санитарным обозом — да так и осевшего в "Толстой кружке".
Однажды утром на пороге появился Талай. Я иногда вспоминал о нем, подумывал: вот бы съездить в Кеорет, узнать, где он — его талант и знания пригодились бы сверх всякой меры, да не было ни минуты свободной, какие уж тут поездки. Талай будто мысли мои прочитал. Он вошел, окинул взглядом ряды соломенных матрасов на полу трактира, засучил рукава — и принялся за дело. Полковой лекарь с облегчением отполз в угол, присел на минутку на табурет — да так и заснул, сидя на шатком табурете.
Потом грохот и гул за лесом начал стихать, отодвигаясь, и круговорот путников на дороге поредел. Война откатилась на север, к Эннару.
— Неужели все? — с робкой надеждой спросил я у Терка.
— Какое там все, — хмуро ответил хозяин. — Передышка, а потом снова. Как всегда.
Раненых становилось все меньше — одни поправлялись настолько, что их можно было увезти на юг, другие умирали, а новых не поступало. Число могил на деревенском кладбище удвоилось. Собрался и уехал, сопровождая телегу с последними выздоравливающими, полковой лекарь. Вскинул на плечо свою сумку Талай, расцеловал на прощанье Хальму и Неру, пожал руку мне и Неуковыре, подбросил в воздух малыша Шулле — и тоже ушел.
Мы драили трактир, отскребали полы и столы, начищали посуду, Нера возилась в кухне, громко ворча, что из такого скудного запаса продуктов, кроме простецкой каши, ничего не сваришь, Шулле путался под ногами, размахивая грубо вырезанной деревянной сабелькой — подарком одного из раненых, и кричал: "Ура! Бей! Наши победили!" Иногда Хальма ловила его, вскачь проносившегося мимо, ерошила ему волосы, прижимала к себе на миг — а он выворачивался из-под руки и скакал дальше. Некогда! враг наступает! бей! Ура!
Шулле было весело — единственному из всех нас.
–
Как не было.
Сколько кругов еще? Сколько жизней? Сколько складок у губ?
Сидел, крутил в руках нож. Полоснуть по жилам… Нельзя.
Взял щепку, выстругивал. Не думал.
Получилось похоже.
Спрятал в карман.
Потом убрал подальше. Не хотел вспоминать.
А все находил.
Вспоминал.
347 год Бесконечной войны
— Лоррена, любимая, тебе не кажется, что мы увязаем в войне без всякого толку? Нам нужна передышка.
Королева сводит прекрасные брови.
— Айтар узнает, как отказывать мне.
— Если бы нам удалось их быстро побить, он бы узнал, дорогая. А так — шаг вперед, шаг назад… нашим войскам тоже несладко, неизвестно, кому хуже — Айтару или нам.
— Что ты предлагаешь, милый?
— Мне кажется, любимая, тебе следовало бы заключить перемирие.
— Нет, — отвечает она.
Кайал больше не настаивает, но Лоррена видит, что он не согласен с ней.
Она задумывается.
Кайал красивый мужчина, он любит ее, она прекрасно проводит с ним время в постели. Кайал полезен. Она многим ему обязана… Не слишком ли многим?
С этого дня она начинает присматриваться к любовнику и замечает в его поведении неприятные перемены.
Он слишком уверен в себе. Он, кажется, решил, что он необходим.
Он пытается внушать ей свое мнение о политике и управлении государством.
Она вспоминает, как он просил за какого-то своего человека, чтобы тому позволили поступить в казначейство в обход общепринятых правил. Как он намекал, от кого бы еще следовало избавиться. Как он отвлекал ее своими ласками от некоторых идей, приходивших в ее светлую голову.
Кайал, радость моя, ты что же — возомнил, что ты незаменим?
Она оглядывается вокруг и видит множество других привлекательных мужчин.
–
Вспоминал. Волосы рассыпаны в палой листве. Ресницы опущены. Спит?
Наклонялся, щекотал губами шею. Глаза распахивались. Ни тени сна.
Улыбка трепещет бабочкой.
Обнимала. Прижимала голову к груди. Пряди между тонких пальцев. Седина изморозью по черному.
Старею.
Садилась в траве, заплетала косы.