Перешагни бездну
Шрифт:
Каракульские барашки не давали спать госпоже Бош-хатын. Сколько угодно Сеид Алимхан мог мечтать о бухарском троне и строить планы создания в Туркестане исламского государства. Сколько угодно мистер Эбенезер Гипп вместе с Пир Карам-шахом и мешедским консулом Хамбером могли расставлять на участках советской границы группы вторжения в ожидании решающего часа, сколько угодно мог Живой Бог возводить в мечтах хрустальный замок королевства Бадахшан. Сколько угодно политики в Лондоне, Париже, Женеве могли взвешивать «за» и «против» интервенции и расписывать даты начала войны. Всё решала женщина. Бош-хатын мучили кошмары. Ей снились порванные, извалянные в грязи, сукровице каракульские шкурки. Какой разор, какой убыток! Она вызывала Начальника Дверей. Он отбивал костяшки на счетах, выводил колонки цифр. Потери и убытки от шашлыков и казан-кабобов для исламских воинов Ибрагимбека ужасали Бош-хатын. Эмир отсиживался в подвале, именуемом священным мазаром, или в комнате какой-нибудь из своих гаремных красавиц.
И все же «острие ножа прошло через мясо и воткнулось в кость». Политика политикой, но доходы от каракулевой торговли поважнее. А тут еще просочился слу-шок: афганское правительство Надир-шаха требует, чтобы эмир перестал поддерживать Ибрагимбека, иначе будет наложен секвестр на все эмирское имущество в Афганистане, в том числе и на отары каракульских овец. Бош-хатын дала верным людям сто рупий, чтобы они «подковали осла Карима», то есть дали взятку, и все узнали. В министерстве подтвердили — все отберут...
Придави осу — ужалит. Простоволосая, растрепанная Бош-хатын надвигалась на повелителя, растопырив пальцы с длинными крашеными ногтями. Ещё не хватало, чтобы она расцарапала ему физиономию. Пришлось сдаться. Эмир приказал позвать мирзу и продиктовал:
«Слава мужа, уклонявшегося от встречи с врагом, спит. Слава от встречи с врагами растет. Всемилостивейше соизволяем известить вас, господин Ибрагимбек, о благополучном состоянии нашего здравия. Извещаем вас, что ваши донесения о военных стычках с правительственными войсками не получили нашего одобрения, хотя и очевидно, что вы воевали из искренних побуждений. За ваши услуги от гос-пода бога снизойдет на вас небесное блаженство. Наше высочество остались вами очень довольны, ибо видят, что вы держите наше войско в боевом состоянии и поощряете развитие духа храбрости, повелеваем вам, наш главнокомандующий, немедля прекратить походы и войну и все внимание уделить подготовке к вторжению. Ибо скоро час наступит».
Тауба! Кто переспорит женщину! Но в душе эмир был доволен. Он всё больше и больше не доверял Ибрагиму-конокраду.
ДВОРИК ТАЙН
Кто спит много, тому собаки лижут рот.
Самарканди
Лицо, рыхлое, кисло-равнодушное, вдруг сделалось упрямым, решительным. Даже мучнистая бледность исчезла и сменилась персиковым румянцем. Глаза густой черноты прищурились, напряглись. Сеид Алимхан судорожно схватил за руку Сахиба Джеляла: «Осторожно! Не шевелитесь!» — и ползком двинулся к краю тахты, даже не привстав и не отрывая взгляда от...сороки.
Обыкновенная сорока со стрекотанием и треском крыльев ворвалась в тишину дворика и уселась на одиноком деревце шелковицы.
Высокие, глухие стены отгораживали дворик от мира и любопытствующих глаз, и птицы почти никогда не залетали сюда. И сейчас появление дерзкой сороки явилось явным нарушением дворцового распорядка.
Всем своим видом его высочество эмир Алимхан показывал, что он так и расценил шумное появление щеголеватой, разряженной в броские черно-белые перья птицы.
Больше того, Алимхан оскорбился. Ибо чем иначе объяснить, что он сбросил сонливость, медлительность, прересилив свою вошедшую в плоть и кровь флегму, он пренебрег даже величием и спесью. Поистине Сахиб Джелял «впал в пучину изумления», наблюдая поразительное превращение повелителя в... кошку. С кошачьими повадками эмир крался к деревцу, шатающемуся под тяжестью суетливой, беспечной птицы. Кто мог бы заподозрить в обрюзгшем, распухшем от пищи и вина, расплывшемся вширь Алимхане охотничью прыть?
Не сводя глаз с сороки, он на цыпочках просеменил к глиняному тандыру, в котором сама госпожа Бош-хатын по своему капризу порой пекла здесь, под чужим небом, настоящие бухарские «патыр».
Отколупнув дрожащими в охотничьем азарте пальцами изрядный кусок спекшейся твердой глины, эмир повернулся всем телом к сороке. Он преобразился в охотника, выследившего дичь в джунглях.
Как порой пустяковое обстоятельство может выдать истинную природу человека. Только что Сахиб Джелял видел раздобревшего на сливках и пловах, нежившегося на шелковых курпачах, избалованного, боявшегося дуновения малейшего сквозняка восточного князька, доживавшего свои дни в изгнании. От неприятных новостей, привезенных из Пешавера, эмир совсем было по-бабски разнюнился, вконец раскис, ослабел.
А тут — и по спине Сахиба Джеляла заструился холодок — к дереву крался, готовясь к прыжку, сам Чингисхан, каким запечатлели его средневековые миниатюры. Жажда истребления, убийства горела в черных глазах Сеида Алимхана, и всё лицо его подергивалось в приступе охотничьей страсти.
Можно ли так ошибаться? Да он совсем другой, он свирепый, берегись!
А сорока? Что ж, сорока вела себя непринужденно. Ей и дела не было, что в этом дворике повелитель Бухары принимал самых почетных деятелей стран Востока и Запада, решал дела, касавшиеся судеб миллионов людей. Сорока стрекотала, вертела своей черной, изящной головкой светской сплетницы и продолжала отчаянно и оглушительно злословить. Всё дичее делался взгляд Сеида Алимхана, всё судорожнее сжимал оружие мести в своей руке, которая медленно-медленно заносилась назад и вверх.
Сорока ничего не боялась. Да и где это видано, чтобы вертлявая птица могла опасаться неуклюжего, неловкого двуногого. И сорока продолжала крутить своей головкой так, что бусинки её глаз поблескивали задорно и вызывающе, а из клюва вырывалось всё более громкое верещание, которое нельзя было истолковать иначе, как ругань в адрес кравшегося к деревцу человека.
Кто мог вообразить, что их высочество эмир вздумает срывать свое раздражение мирового, так сказать, масштаба на какой-те задиристой пичужке.
Р-р-раз! Молниеносно рука распрямилась. С точностью пращи ком глины сшиб с дерева сороку. Стрекотание оборвалось.
«О-омин обло!» — молитвенным жестом Алимхан провел ладонями по сразу же побелевшим щекам и вороной бородке. Удовлетворенный, спокойный, направился он к тахте, даже не удостоив взглядом трепыхавшуюся на земле птицу, на кипенно белой грудке которой выступило кровавое пятнышко. Враг повержен в прах!
«Вот какие мы!» — говорила осанка эмира. Он ждал славословии. И похвалы последовали, но не от Сахиба Джеляла, а от Начальника Дверей, который, оказывается, подглядывал и подслушивал, сидя на корточках за калиткой, и теперь почтительным возгласом выдал своё присутствие. Эмир нахмурился, показывая, что он недоволен. Но лучше заслужить от повелителя «Рохля ты!», нежели воздержаться от восторгов, когда дело касается охотничьих успехов их высочества. Начальник Дверей знал слабость своего хозяина и повелителя.