Перешагни бездну
Шрифт:
Молиар остановился и обратил на Пир Карам-шаха удивленное, совсем залепленное мокрым снегом лицо.
— Я жду Ибрагима. Ты отлично знаешь! Ибрагима! Идем! Клянусь, ты расскажешь все, что знаешь. Ты сам из Ишкашима? Все видели — ты сегодня спустился с перевала на своем проклятом Белке!
Он втолкнул Молиара в помещение и принялся трясти его за отвороты верблюжьего халата. Он вел себя как бесноватый и не стеснялся кричать на маленького самаркапдца, поносить его самыми обидными ругательствами, какие привык бросать в лицо этим презренным туземцам, грязным дикарям, хитрым обезьянам. Вождь вождей позволял себе в Мастудже всё, потому что власть его превосходила все допустимое и даже жестокую деспотическую власть царька Гулама Шо, робко сейчас смотревшего на эту грубую некрасивую сцену. Вождь вождей мог приказать повесить, расстрелять, сбросить в пропасть самаркандского торгаша и не ответить за это.
— Позвольте, господин,— заелозил Молиар.—Я не ореховое дерево, боже правый, чтобы меня трясли. Что вы мычите коровой, потерявшей теленка? Я скажу про Ибрагима-вора всё, что знаю, но скажу по-хорошему, по-человечески. Отпустите меня. Разве уважение моё к вам увеличится, если вы будете меня трясти? Не принято трясти почтенного человека...
«Дьявол не знал, что только шаг отделяет его от края могилы,— хвастал потом маленький самаркандец. — О, если бы он знал меня! Разве спесивец посмел бы проявить свой нрав? Боже правый. Он забыл, что я человек. Но я не смел открыться. А мое дело не позволило мне убить его, эту английскую собаку. И мне пришлось прикинуться овечкой, хоть во мне сидит тигр».
Возможно, что Молиар лишь позже приписал себе такие гордые мысли. Но сейчас неистовство вождя вождей явно напугало его, и маленький самаркандец радовался лишь тому, что всё это происходит на глазах высокопоставленного тибетца, которому не по нутру подобное обращение ференга-инглиза с восточным человеком.
Застывший на месте посреди комнаты с дымящимся блюдом а руках Гулам Шо ненавистно поглядел на вождя вождей и обратился к нему совсем уж не как к дорогому гостю:
— Господин, одежда моя — баранья шерсть, пища моя — ячменная каша. Но, господин, я хозяин этого дома, а этот путник Молиар — гость среди моих гостей.
Напоминание о присутствии Нупгун Церена умерило возбуждение вождя вождей. Он выпустил отвороты халата Молиара из рук и сел. Уселся и Молиар и любезно, но всё ещё задыхаясь, спросил:
— Что же угодно вашему высокопревосходительству? Что же я должен рассказать о многоизвестном, досточтимом и знаменитом своим злодейством Ибрагимбеке, чтоб ему подохнуть, кровопийце, людоеду!
Выпутывался он неловко, тем не менее эпитеты в адрес грозного локайца прозвучали у него едва слышно и предусмотрительно по-узбекски.
— Мы здесь не для пустых споров и не для того, чтобы звонить в верблюжьи колокольцы,— заступился за Молиара молчавший все время Сахиб Джелял.
— Не для того, чтобы звонить попусту, — засмущался Нупгун Цереи, и макушка его черепа угрожающе заалела.
Чувствуя поддержку, Молиар позволил себе вольный тон и даже надерзил.
— Вашему высокопревосходительству не подобает такое обращение с ничтожествами, подобными нам.
— Где сейчас Ибрагимбек? Почему он не приехал? — Пир Ка-рам-шах впился в лицо Молиара.— Когда он явится?
Пир Карам-шах почти раскаивался, хотя это и не было в его правилах, в том, что позволил себе погорячиться. Но усталость от дальнего, тяжелого пути, непогода не ко времени, явная неудача с созывом совещания вызвали очередной припадок раздражения, какие последнее время ему удавалось лишь с трудом подавлять. Ярость душила его. Ибрагимбек, на которого он делал ставку, опять подвел. И в такой момент.
Молчаливые, мрачные гурки сидели насупившись. Располагались они поодаль за отдельным дастарханом. Пир Карам-шах всегда ставил своих телохранителей на свое место, как и всех подчиненных и слуг. Жители тёплого субтропического Непала, они плухо переносили суровый климат Каракорума. Они одни знали, сколько им пришлось затратить сил, какие перетерпеть неимоверные лишения, чтобы продвинуть караваны вьючных животных с оружием и боеприпасами в унылый, нищий, холодный Мастудж для задержавшегося неизвестно где Ибрагим-бека. Да и каким способом теперь переправить груз на берега Пянджа, если путь преграждают заваленные сугробами перевалы.
Но гурки привыкли подчиняться своему свирепому начальнику. Они верили, что он все предусмотрел. Он платил им министерское жалованье и требовал от них одного — повиноваться и не рассуждать.
Однако обращение Пир Карам-шаха с безобидным простаком Молиаром коробило и их. С сотворения мира гурки, жители гордого Непала, независимы. Страну их никогда не топтала нога завоевателя. Непальцы не переносят ни в ком колонизаторских замашек. И хоть они недолюбливают мусульман, но их раздражало, что Пир Карам-шах обращался с мусульманином-узбеком как с рабом.
Молиар отлично разобрался в обстановке. Сейчас при всех он позволил себе разговаривать со свирепым вождем вождей весьма самостоятельно. Он рассказал:
— Ибрагимбек собрал старейшин-локайцев. Локайцы повесили свои уши на гвоздь внимания. «Исмаилиты — заблудшие язычники, — объявил Ибрагим, — огнем и мечом надо утверждать правоверный ислам в Бадахшане». Локайцы выслушали и сказали: «Вот уже десять лет, как ты, Ибрагим, увел нас из Локая. Мы забыли запах полыни Бальджуанской степи. Мы не знаем ни дня локоя. Все мы воюем то с красными аскерами, то с пуштунами, то с хезарейцами, то с могулами, то друг с другом из-за бараньей кости. А что мы имеем? Когда мы не воюем, ты, Ибрагим, заставляешь нас пасти овец эмирской жены Бош-хатын. Или мы сидим в своих юртах и тачаем своими руками себе сапоги или валяем кошмы. И что мы имеем еще? Мы имеем черствую лепешку, заплатанные штаны, едва прикрывающие стыд, и кровавые мозоли на ладонях. Нет, Ибрагим, не зови нас. Мы не пойдём воевать в Бадахшанские горы. В Бадахшане нет ничего, кроме камней и голод-ных язычников. Веди нас в Таджикистан, в Бухару... Мы хотим сытой пищи, чистой одежды и «сырого мяса» — так они называют женщин, по которым они истомились,— а нам хватит войны. Помирись с Советской властью. Говорят, она хорошо обращается с теми, кто сдается добровольно».
Тогда Ибрагимбек созвал своих военачальников. Они подумали и дали совет: «Люди племени говорят правду. Никто тебя, Ибрагим, шахом Бадахшана не сделает. Трон завоевать большой кровью придётся, а за Бадахшан кровь лить не хотим. Дело с Бадахшаном гнилое!»
— Когда приедет сюда, в Мастудж, Ибрагим?
Вопрос Пир Карам-шаха прозвучал глухо, невразумительно. Он держал себя в руках, хотя и видел, что все его хитроумные планы под угрозой.