Перешагни бездну
Шрифт:
Нупгун Церен продолжал хладнокровно говорить ровным, равнодушным тоном, который полностью противоречил нервной напряженности его слов:
— Бадахшано-Тибетская империя — всего-навсего старый осёл в новой попоне. Старая британская политика захвата и ограбления в чёрной фашистской накидке, вытканной ткачами-чиновниками с Даунинг-стрит. На смирного осла двое садятся. Лег-со! Но нет таких узлов, которые не поддаются распутыванию. Благодарение мудрым бодисатвам, соизволившим указать нам и просветить нас насчет наших грехов и заблуждений и направить нашу устремленность к совершенству! Кровь и гной, грязь и скверна, содержащиеся в теле гнусной, противоестественной Тибетско-Бадахшанской империи, выступили наружу, потекли и вызывают отвращение у всех.
— Вы берете огромную ответственность! — воскликнул вождь вождей.— Вы не можете в такой час, в такой момент брать на себя ответственность решать.
— Нарезайте советы ломтями, пусть ест кто хочет. Мы сыты. Неужели великий Далай Лама послал нас по дорогам протяженностью в сорок пять дней пути, подверг нашу жизнь опасностям, заставил испытать столько превратностей, если бы он нас не уполномочил решать и постановлять? Если можно уладить, улаживай, если нет, надевай свою шубу на плечи и возвращайся. О, парамита! Знаете, что такое «парамита»? Достижение покоя посредством добрых подаяний, кончающееся совершенным мудрым знанием! Нет, Бадахшано-Тибетская империя не для нас! Что может объединить поклонников светлого учения гения Будды с невежественными мистиками-мусульманами, идолопоклонниками индуистамн? Слово об империи чепуха! Фашизм, европейский ли, мусульманский ли, не для нас. Поднимать большой, слишком большой камень — значит ударить. Большой камень не для нас. Мы знаем теперь. Лег-со!
Он тихо шлепнул в свои округлые жирные ладошки. И как ни тихо прозвучал в зале шлепок, его услышали. В открытую дверь вместе с закрученными вихрем снежинками ввалились гурьбой мохнатые от своих меховых шапок и тулупов тибетцы. Они бухнулись головами прямо в красно-оранжевый парадный палас и замерли. Они ждали приказаний.
— Распорядитесь, достопочтенный доктор Бадма, — важно сказал Нупгун Церен. — Я посол самого великого Далай Ламы Тринадцатого. Прошу — распорядитесь. Пусть седлают верховых животных, пусть грузят наши вещи на яков-кутасов.
Доктор Бадма быстро проговорил что-то, и тибетцы лохматыми шарами выкатились наружу.
— Вы решили? — спросил вождь вождей.
— Да, я, просвещенный советом тысячи будд, решил.
— Но вы не уедете так... — Пир Карам-шах все еще не терял надежды продолжить переговоры. — Близится ночь, перевалы обледенели, вас подстерегают трудности почти невероятные.
— Не страшно, ибо я поклоняюсь отвращающему все опасности непобедимо-му, возвышенному достоинству «Сита тарапата».
Он начал подыматься, кряхтя и саля. Гулам Шо подскочил к нему и, поддерживай его под локоть, заговорил просительным тоном по-тибетски… Нулгун Церен не ответил и, переваливаясь похожий на красного неуклюжего медведя без ног, поплелся к выходу. Царь подхватил овчинную шубу и накинул ему на плечи... Они исчезли в пелене вихрящихся сонмов белых драконов, оставив за сабой резкие, но приятные запахи курительных свечей. За тибетцами вышел доктор Бадма. Пир Карам-шах не шевельнулся.
— Он не доедет, — пробормотал он и поглядел на своих гурков. Они сидели, мрачно уставившись взглядом в пламя костра в камине, грубо слепленном из кам-ня и глины.
— О, — воскликнул Молиар, схватив ядовито-желтую шапку, забытую Нупгун Цереиом.— Господин поклонник идолов может застудить плешь. Господин язычник получил изнеженное воспитание. Как бы не занемог!
И он поспешно выбежал вслед за всеми.
ОФИЦЕР
Ворона черной вылупилась из
яйца, черной и вырастет.
Самарканди
Чудесный солнечный день сменился в долине Мастуджа бурною промозглой ночью. До самого рассвета бесновалась метель, а утром на девственно белом снегу повсюду по горным откосам отпечатались цепочки следов — копытцев. Ночной снегопад согнал с хребтов архаров. Пир Карам-шах не устоял и позволил Гулам у Шо увести себя в горы и заняться царственной забавой — охотой. Вождь вождей давно, оказывается, мечтал пополнить свою лондонскую коллекцию охотничьих трофеев круто закрученными рогами красавца горного барана.
Совершенно равнодушный к стрельбе и погоне за дичью, Сахиб Джелял ехать па охоту отказался. Он направился в конюшню присмотреть за конями, отдать рас-поряжения конюхам.
По двору среди валунов прогуливался со скучающим видом штабс-капитан. Он тоже поплёлся в конюшню и сразу же показал себя знатоком лошадей. Он осмотрел каракового жеребца Сахиба Джелила и отдал должное отличной форме, в которой он находился.
— Удивительно! На вашем коне ничуть не сказались ни гиндукушские перевалы, ни проклятые костоломные овринги, ни ледяные броды!
Похвалив коня за то, что он преотлично служит своему хозяину Сахибу, а Сахиба за то, что он бережет такого преданного слугу, как его караковый жеребец, Вяземский без всякого Перехода добавил:
— Кашгарские купцы-торгашн как с цепи сорвались. Заключают с англо-индус-скими торговыми фирмами, и особенно с торговыми домами касты ходжа, одну сделку за другой.
Он закурил папиросу и через открытые ворота конюшни посмотрел на темную полоску — следы копыт охотничьего каравана, — убегающую вдаль и ввысь.