Перешагни бездну
Шрифт:
— Будем серьезны,— заметил он.— Птички эти милы и напоминают мне юные годы в зеленом Уэльсе, но кто поручится, что горный ветерок так уж невинен, что горное эхо не слишком звучно и что слух у наших друзей не чрезмерно остер. Я представитель торговой фирмы «Шоу и К 0», так и прошу меня именовать впредь.
Он покривил тонкие безжизненные губы, что означало улыбку. И от этой улыбки Алимхана передернуло. Он промолчал, оскорбленный снисходительностью тона. Разговор продолжал мистер «Шоу и К°», который говорил веско, безапелляционно, всем видом показывая, что в ответах не нуждается.
— Речь идет, — продолжал Шоу, — об известном вам «плане Керзона». Руководит операцией, как и в 1917 году, Англо-Индийский политический департамент. С моими полномочиями вы ознакомлены.
Шоу сделал паузу. Но эмир не издал ни звука. Лицо его сделалось еще белее, еще мучнистее. Что-то привело фирму «Шоу и К°» в хорошее настроение. Возможно, то, что эмира разговор явно волновал.
— Речь шла о превращении территории от Босфора до Китая во всесокрушающий таран, чтобы пробить брешь в стене большевистской революции. Такова была задача в то время. Но действовали недостаточно жестко, непоследовательно. Что же, тогда не получилось. Россия выстояла. Сейчас наступил момент ударить тараном по самому слабому месту стены — по Туркестану. Вы что-то сказали?
Нет. Эмир по-прежнему хранил молчание. Он отвел глаза в сторону и пухлой ладошкой поглаживал жесткий волос гривы коня.
«Шоу и К 0» и не ждал ответа. Эмир и так вот уже многие годы, со времени своего бегства из Бухары, знал свой удел — молчать и выполнять все, что ему указывал Англо-Индийский политический департамент. Да что оставалось делать? Департамент — могущественное звено в колониальной империи Великобритании. Руководители его очень не любят, чтобы их дела предавались гласности, но требуют выполнять свои указания беспрекословно.
В 1920 году эмир позволил купить себя за наличные, поддался слабости, страху перед большевиками и соблазнился выгодностью, как ему показалось, предприятия. Он продал тогда и себя и Бухару департаменту. Эмиру внушили, что штыки сипаев поднимут его но ступеням величия и воссоздадут могущественный Бухарский эмират и исламский халифат во главе с ним — бухарским эмиром, воссоздадут царство ханов, беков, арбобов-помещиков, древнюю тимуридскую империю.
Восстание бухарцев, штурм и падение Бухары заставили эмира бежать. Потянулись годы унижения, изгнания, злобы, мелких интриг, разочарований. Сидя в своем Кала-и-Фатту, он с ненавистью видел, что бухарцы отлично обходятся без него, своего тирана и деспота, что райа — стадо — превосходно управляется со своими делами, строит свое благоденствие и благополучие без дарованного всемогущим господом богом повелителя.
И с каждым годом вынужденного бездействия эмиру делалось яснее и яснее, что положение ухудшается. Под маской благочестивого торговца водой хауза Милости он продолжал интриговать, строить козни, жалить, вредить, лить кровь своих бывших подданных, но без всякой по существу надежды. Он понял, что грандиозные замыслы рухнули и осталось лишь желание, злобное, жалкое, слюнявое. У него хватало ума понять, что эмиры, шахи, цари — это прошлое, безнадежно устаревшее, ветхое, что сам он мелкий политикан, потерявший силу, хоть и сохранивший каплю яда в гнилых зубах.
Эмир знал, что Британия все эти годы не перестает замышлять новые и новые авантюры в Советской Средней Азии. Но с ним мало считались, почти не обращали на него внимания. Он все больше терял веру в свой Бухарский центр. Его одолевали не только болезни тела, он жаловался даже самым близким: «Дух мой ослаб». Он удовлетворялся мелкой местью. Он наслаждался своими записями в книге «Добра и Мести».
Когда приехал «Шоу и К 0» в своем маскарадном наряде и малиновом тюрбане и привез письмо из Пешавера, эмир заволновался, но это походило на волнение погрузившегося в спячку суслика, которого начала покусывать заползшая в нору блоха...
Теперь, когда заговорил индус, в груди эмира что-то заныло. «Начинается»,— мелькнуло в голове.
Сколько беспокойств вызвала недавняя гражданская война в Афганистане. Эмир дрожал за свою судьбу, за свои капиталы, за свой дворец Кала-и-Фатту. До Кала-и-Фатту доходили слухи, что сторонники Амануллы заподозрили Сеида Алимхана в поддержке мятежников и собираются принять жесткие меры, к счастью, все обошлось.
Когда Бачаи Сакао под именен Хабибуллы Газия захватил престол, пришлось пойти к нему на поклон, перенести немало унижений от царя из «черной кости». В конце концов удалось отстраниться без особого ущерба от интриг, затеянных новым шахом. Даже убытки оказались не столь велики, но... тсс... никто не знает, сколько пришлось заплатить этому проклятому водоносу, чтобы он не трогал его, эмира.
Сколько приходится думать, до головной боли думать. Вихрь мыслей!
— Вы меня не слушаете,— с досадой проговорил Шоу, и тон его заставил сжаться сердце эмира. Таким тоном разговаривают хозяева со слугами.— Я повторяю,— продолжал индус,— хоть и не привык повторять. От того, какую позицию займет бывший эмир Бухары господин Сеид Алимхан, зависит очень многое. Как вы считаете?
Но и на прямой вопрос Сеид Алимхан не ответил. Раздражение поднималось в нем, и это не осталось незамеченным.
— Напрасно король Аманулла позволил держаться слишком самостоятельно. Он недооценил нас — я имею в виду Англо-Индий-ский политический департамент — и... сейчас вынужден жить на чужбине. А на троне в Кабуле — водонос. Мы доказали, что не обязателен на троне субъект королевской крови. Сделали бродягу, воришку королем. В Персии тоже шах не королевских кровей. Раньше делали шахов волшебники в сказках. В наши дни делаем королей мы.— Слово «мы» он выговорил высокомерно. — Главное, сейчас как никогда пора принимать решение! Вы молчите?
Прохладный ветерок приятно освежал. Волнами переливался луг. Позвякивала сбруя коней. Шоу ждал ответа. Но так и не дождавшись, сказал:
— Конница Джунаидхана и его воинственного сына Ишикхана топчет поля большевистских колхозов в Закаспии. А на берегах Оксуса тишина?
Наконец эмир заговорил. Говорил он, как обычно, отрывисто, беспорядочно: