Перешагни бездну
Шрифт:
По приезде в Кала-и-Фатту Ибрагимбек получил приглашение в гости из посольства Великобритании и других государств. Посол жаждал побеседовать со знаменитым разбойником и послушать, что он порасскажет о положении в Советском Туркестане. Согласие на приглашение Ибрагимбек дал и распорядился седлать коней. Но тут явился бухарец в золотошвейном халате. «Мы— Юсуфбай Мукумбаев,—представился он,—визирь и посол господина Сеида Алимхана. Прибыли с повелением от его величества эмира. Надлежит вам помнить, что вы его подданный и не надлежит вам самому иметь дела с инглизами без ведома господина Сеида Алимхана».
Неприязнь к эмиру вспыхнула в Ибрагимбеке с новой силой, когда Юсуфбай Мукумбаев рассказал про муху и двух верблюдов: «Муха сделалась визирем сразу двух верблюдов-шахов. Жила себе в довольстве и почете, пила их пот, ела их навоз, растолстела и заважничала. А кто
Еще в дни смятения и разброда, вызванного восстанием Бачаи Сакао, когда бои шли в окрестностях Кабула, Сеид Алимхан перепугался и задумал бежать из Афганистана. В то время спешно покидали столицу многие иностранные посольства. Когда дорога в Индию оказалась перерезанной повстанцами, англичане вывезли на аэропланах дипломатических сотрудников и членов их семей. Узнав об этом от Ага Мухаммеда, своего шофера, эмир в тайне от своих приближенных и даже мул-лы Ибадуллы поехал в Багбаг в британское посольство просить аэроплан. Надмен-ный британец хоть и принял у себя его высочество Сеида Алимхана, но разговари-вал с ним словно перед ним сидел не властелин, пусть изгнанник, а какой-то югур-дак — лакей на побегушках, лакей-слуга. Впрочем, посол и не счел нужным скрывать, что смотрит на эмира как на слугу британской короны и притом еще мелкого, целиком зависящего от милостей и снисходительности англичан. Разговор про-исходил при свидетелях — в кабинете присутствовали драгоман и один из секретарей, — и даже теперь Сеид Алимхан испытывал болезненное покалывание в сердце от уязвленного самолюбия. Хотя бы посол ограничился отказом дать аэроплан под уважительным предлогом. Так нет же. Посол прибег к иносказаниям, от чего смысл его слов не сделался вежливее: «Противоестественно! Льву понадобились воробьиные крылышки. Трусливый лев уже не лев. Наша фирма «Британия» вложила и вкладывает слишком много в Бухару. А когда доверенный фирмы бросает свое кресло, оставляет свой сейф открытым и вызывает кэб — весьма симптоматично. Советую вам — не уклоняйтесь от ответственности». Беседа велась в запальчивых тонах. Слышалась стрельба на улицах. Смрад пожарищ проникал в щели окон. Посол не дал эмиру сказать ни слова. Хуже всего, когда невысказанные возражения и доводы остаются лежать в голове тяжелым грузом. Эмир струсил. Он боялся даже выйти из крепостных стен посольства. По улицам столицы бежали воины, скакали всадники, метались людибазаров.
Циферблат гигантских часов на башне посольства, еще совсем недавно такой белый и чистый, почернел от винтовочных пробоин. И кухистанцы, сторонники Бачаи Сакао, и пуштуны-амануллисты стреляли не столько друг в друга, сколько по британской резиденции и избрали циферблат удобной мишенью. И те и другие одинаково ненавидели и Доббса, и посольство, и вообще все, что связано со словом «инглиз». О связях бухарского эмира с Англо-индийским департаментом и Лондоном отлично знали на базарах Кабула. Показываться на улицах в такой час было явно неблагоразумно. Сеид Алимхан сунулся во двор, чтобы скрыться черным ходом, но в ужасе отпрянул. Повар-индус как раз в этот момент вышел из кухни с подносом, накрытым накрахмаленной салфеткой. Взрыв воинственных воплей донесся с позиций и пуштунов и бачаисакаовцев, меж которых как раз и находилось британское посольство Багбад. Одинокий выстрел затерялся в пальбе, но поднос белой птицей сорвался с руки повара. По асфальту рассыпались осколки тарелок и стаканов. Смуглое до черноты лицо повара ничуть не выражало страха. Оно сияло. «Дьяволы! — возликовал ей.— Ну и стрелки! А вот хозяину придется новый завтрак сготовить». И, помахивая полотенцем, словно парламентским флагом, он побежал на кухню. Пережитый страх не помешал эмиру понять, что посол Доббс не потерпит слабости и, возможно, ищет более энергичного «доверенного» фирмы, именуемой «Британия» И таковым, заподозрил эмир, англичане считают Ибрагимбека.
Мысль эта не оставляла Сеида Алимхана. Появление в Кабуле индуса в малиновой чалме — он же «Шоу и К 0», его настойчивое желание увидеться с Ибрагимбеком оживили подозрения. Сегодняшняя поездка в локайский аул была связана именно с этим. Эмир решил помешать индусу встретиться с грозным локайцем, а тем временем вызнать, насколько англичане успели в своих интригах. «И в навозе цветок цветет своим цветом». По запаху можно разнюхать, далеко ли успели зайти инглизы.
Он сидел на белой кошме, пил кумыс и, прежде чем начать разговор,, приглядывался.
Да, многое ему не понравилось. Не нравилось, что весь аул, все чалмоносцы-локайцы, и старые и молодые, все их локайки, разряженные впестроцветные праздничные одеяния, что-то слишком суетятся, бегают меж юрт, посмеиваются, гремят казанами, раздувают в очагах огонь, свежуют бараньи туши. По случаю приезда его — эмира — в кочевье ни разу Ибрагимбек ещё и тощего козлёнка не зарезал, — Алимхан тут, конечно, погрешил против истины, — а тут такой пир-веселье!
Что-то не так. Сеид Алимхан едва не задал вопрос, да вовремя сдержался. Спрашивать и не понадобилось. В стоявшей поблизости белой юрте зашумели, послышались голоса, и на пороге её появился... индус в малиновой чалме, господин «Шоу и К 0». Он смотрел на растерявшегося эмира, и его взгляд говорил: «Хитрец ты, эмир, а мы похитрее».
«Снюхались псы... паршивые псы...— переполошился эмир. Он, когда думал, не выбирал цветов красноречия.— Уж больно ласково смотрит Ибрагимбек, черная кость. У лисы рыло в перьях. И сам ты груб, и хитрости твои из арбяной оглобли тупым топором вытесаны».
Сдержанным наклоном головы он ответил на насмешливое приветствие Шоу и воззрился на вышедшего за ним из юрты сикха. Из-под огромного тюрбана ниспадала бахрома жесткой гривы почти до черных густых бровей. Поблескивали стекла очков та толстых черепаховых дужках. Лохматые усы, нестриженая жесткая борода скрывали рот и подбородок, оставляя обнаженными лишь глянцево-корич-невые скулы.
Сикх назвал себя: «Амеретдинхан»,— и эмир почувствовал неприятную расслабленность в членах. Ужасное бессилие завладело всем его существом. Проклятие Доббсу! Почему понадобилось ему удерживать его, эмира, в Афганистане? Прогуливался бы ои по прохладному, тенистому саду Исмаила Диванбеги в Пешавере, ласкал бы миленькую бадахшанку Резван, наслаждался бы, свободный от дел и забот. Никого бы он из Кала-в-Фатту больше не взял бы. Даже Бош-хатын узнала бы о его вылете лишь на другой день. Вот взъярилась бы старая баба...
А вместо этого сиди тут в кочевье, среди врагов, дрожи и допытывайся, что затевают «Шоу и К 0», дикий конокрад и этот таинственный сикх полковник Амеретдин, протобестия. Эмир долго жил и учился в Петербурге и частенько ловил себя на том, что думает по-русски и употребляет сугубо «европейские» словечки, особенно когда подступает к горлу ярость.
Он разглядывал «протобестию» Амеретджнхана и думал: «И сколько бы ни прятал тебя Ибрагим, все равно я увидел тебя. Но раз и Шоу и Амеретдин здесь, видимо, они сговариваются... И тайком от меня».
Про полковника англо-индийской службы Амеретдинхана говорили немало. Он вот уже несколько лет находился при Ибрагимбеке в Северном Афганистане. Он ставил свою юрту всегда вплотную и юрте Ибрагимбека, одевался как сикх, но щегольски подтянутый вид выдавал его. К тому же он совсем не говорил бекски, а таджикский его язык походил даже не на фарси, а имел сильный акцепт «дари». Впрочем, Амеретдии общался лишь с самим Ибрагимбеком. В походах он ехал всегда по левую руку от него. Он имел отличную кавалерийскую посадку, но в боевых схватках из ножен саблю не извлекал, а лишь презрительно озирался по сторонам. Но Амеретдинхан не доверялся удаче, и всегда у его постели лежало огнестрельное оружие. Он был неприхотлив. «Кто сидит в навозе, вони не чувствует». Но за дастарханом ничего не ел, ссылаясь на нездоровье. Все знали, что пищу ему готовит повар-индус. Он брезговал нищей мусульман, и многие ненавидели его за то, что он, язычник, живет среди них да еще командует ими. Сам Ибрагимбек не решил ни одного военного вопроса без его совета. Амеретдинхан обладал свойством, которое доктор Бадма со своей буддийской точки зрения называл способностью перевоплощения. Иначе чем объяснить, что, находясь безотлучно при особе Ибрагимбека, господин полковник был вездесущ. Его видывали одновременно и в Кундузе, и в Каттагане, и в Герате, и в Кабуле. Расстояния между этими пунктами немалые, дороги никуда не годные, крыльев Амеретдинхан не имел. Надо полагать— он водился с джиннами, переносившими его мгновенно с места на место. Сейчас по всем данным Амеретдинхан должен был находиться где-то на севере, в Кундузе или Мазар-и-Шерифе. Но он оказался здесь, в долине Пянджшира, и это не предвещало ничего хорошего для эмира.