Перешагни бездну
Шрифт:
— Хочет тетушка заставить сноху печь лепешки в тандыре, да ноготки у снохи острые. Хочешь ты, эмир, умыться красной локайской кровью. Не отдадут тебе локайцы ни Хаыабада, ни Гейбада с его тропами Рустема, ни Хулма. Что завоевано, то завоевано.
Похвальба Ибрагима произвела на эмира неожиданно успокаивающее действие. Ибрагим кричал, шумел, но в голосе его звучали нотки обиды. У мальчишки хотят отнять игрушку. И он сварливо отбивается, совсем не уверенный, что у него игрушку не отнимут. Сеид Алимхан даже возликовал, поняв слабость локайца, и уставился на него в изумлении. Как это ему в голову не приходило, что Ибрагим сам плохо верит в себя, в свои силы.
— Что смотришь на меня, эмир? — выпалил Ибрагим.— Ты что, змея, что так смотришь? Не пугай. Мы — локай. Мы ничего не боимся.
Никакой почтительности! Никакого уважения. Понятно, что Ибрагим-конокрад меньше всего думает помогать эмиру вернуть трон.
Медленным движением руки Сеид Алимхан как бы отстранился ет всего того, что наболтал в сердцах буйный локаец, и заговорил о принцессе Монике.
При первых же его словах Ибрагим поперхнулся и замолк.
Породниться с эмиром Сеидом Алимханом!
Предложение взять женой Монику-ой оказалось настолько неожиданным, что локаец просто онемел. Он заподозрил хитрость, ловушку. Но какую? Он долго не отвечал, а все прикидывал и так и эдак.
Меньше всего Ибрагимбек думал, что получит новую молодую и, говорят, красивую жену. Он был сластолюбив и ненасытен. Он женился уже многократно и потерял счет свадьбам. Новая женитьба вроде бы ему ни к чему. И так ему порядком надоело мирить постоянно ссорящихся жен, оделять их подарками, одеждой, юртами. Плач детей ему претил до тошноты, а временами казалось, что все локайское стойбище состоит из пискливых младенцев. Аллах не обидел Ибрагима Чокобая потомством.
Но соблазн иметь женой царскую дочь захватил его воображение. Он думал по-мужицки медленно, расчетливо. Он мял в кулачище бороду и старался разглядеть при тусклом свете луны, что отражается на кислом потном лице Сеида Алимхана. Он никак не мог решиться ответить. И не потому, что собирался отказаться. Он уже ликовал. Но вот что и как говорить, чтобы эмир не догадался о его ликовании? Продешевить Ибрагим не хотел.
Он все взвешивал в уме все выгоды этого брака. Возникла смутная догадка: «Этот плюгаш, папаша принцесы, хочет прибрать меня к рукам за то, что я буду спать с его дочерью».
Но законы родства у локайцев прочны и тверды. Если он женится, он станет человеком, близким эмиру. Тут никуда не денешься. И он уже успел подумать, что такое родство может привести его, Ибрагима Чокобая, на трон в Бухаре. Еще один довод Сеида Алимхана поразил и даже обрадовал его:
— Не надо вам ехагь в Индию в Дакку... Не надо ехать в Пешавер... Дочь привезем прямо в Ханабад... Большой праздник... большое угощение... царский пир... много люден... незачем ездить к инглизам... Пусть сами едут в Ханабад... спокойно вам... безопасно... Приеду сам... на свадьбу... А там устроите совещание... договоритесь...
«Отлично,— решил локаец.— Зачем лезть в капкан, лучше не ехать... Пересплю с царевной, сам стану царем».
Его лицо расплылось в улыбке, похожей на желтозубый оскал старого матерого макула — камышового кота. Но он недооценивал Сеида Алимхана. Он напрасно считал его таким уж сонным сусликом, разжиревшим кликушей. Не следовало так откровенно радоваться. Где уж простодушному в своей примитивной хитрости дикарю тягаться с утонченным политиканом и мастером интриги.
«Старый вор тянется к трону Бухары,— думал Алимхан.—Такой зятек не требуется... соглашайся, уезжай в Ханабад...»
Свои размышления Сеид Алимхан прервал сам. Надо добить волка, пока не опомнился:
— Дорога в Индию далека... один вождь... храбрый Гуламхан... большое племя... много воинов... имел... поверил инглизам... поехал в Дакку ... не возвратился... ждут жены год... пропал доверчивый... слово инглизов — неверное слово... Лучше свадьба, чем пули, а?
Вдруг Ибрагимбек вспомнил про индуса в малиновой чалме.
— А этот инглиз?..
— Уезжайте. Скажите ему, что хотите проводить своего гостя Али Мардана Датхо... Жен и детей... слуг оставите здесь... Тогда Шоу поверит, все успокоится. Потом вашу семью отошлем в Ханабад...
— А мои винтовки и пулеметы... а мое оружие? Если инглиз увидит, что я их повез... сообразит... поймет...
— Прикажите оружие завернуть в войлок, сделать вьюки. Пусть думают, что Али Мардан Датхо получил от вас подарки. Да и подарите господину Датхо какую-нибудь девку, будто он приезжал за невестой.
Проведя по бороде руками, промычав фатиху, Ибрагимбек поднялся. Ответить сразу — унизить свое достоинство.
Он ушел во тьму без всяких изъявлений преданности и верноподданничества.
Полная луна уже цеплялась за острые вершины Могульских гор, а Сеид Алимхан все сидел на кошме с Бадмой. Их медлительным разговор заглушался шумом голосов, взвизгами, ржанием коней, говором караванщиков. Становище поднималось с места.
Сеид Алимхан раздражался все больше:
— Завтра пятница... в канун священного дня подобает молиться... проклятые инглизы заставляют скакать, ездить...
— Священный день или нет,— заметил Бадма, — никакие инглизы не сдвинули бы Ибрагима с места. Он все откладывал — ждал, когда ожеребится его белая кобыла. Она ожеребилась... Ну, вот он и решил выезжать. Но куда? Посмотрим. Небесная сфера вращается, вертится колесо, а дела государств зависят от молочного жеребенка.
Они встали, лишь когда Ибрагимбек со своими всадниками проехал позади юрт. Скоро кавалькада, провожаемая лаем собак и визгом женщин, исчезла в черной щели горы. Ни Шоу, ни Амеретдинхан так и не показались, они спали.
Луна еще светила вовсю, и Сеид Алимхан приказал подать коней.
Тропа спускалась в долину. В сумраке чудились зловещие существа. Скалы вырастали неожиданно из тьмы. Монотонным рассказом, мудрыми цитатами и изречениями из великого учения Сакия Муни доктор Бадма успокаивал «хрупкие» нервы Сеида Алимхана. Но тот не мог успокоиться. Гнев шагал в нем впереди, ум сзади. Он вслух клял и Ибрагима, и индуса в малиновой чалме, и проклятого Амеретдина. Они выводили его из игры, и он не мог потерпеть этого.