Перешагни бездну
Шрифт:
Однако в конце завтрака произошло нечто переполошившее мистера Эбенезера и не понравившееся кое-кому из гостей. Все шло хорошо. Все изволили насыщать-ся. Перезванивали хрустальные бокалы. И тут «чертова принцесса выкинула коленце». Так по крайней мере выразился про себя мистер Эбенезер.
О ней почти забыли. Она немного приелась всем этим высокопоставленным персонам, ублажавшим свои желудки. И когда генерал Анри Гуро с бокалом венгерского «Токая» в руке и с полным ртом заговорил о своей миссии на Среднем Востоке — высокой миссии белого человека, он меньше всего рассчитывал на внимательного и понятливого слушателя в лице девочки, какой он почитал Монику.
Генерал вешал на всю гостиную: он надеется на своем благородном пути миротворца встретить отзывчивость и благодарность в среде племен, уставших от битв и кровопролития.
— Думаю, — закончил он возвышенную тираду, — нетрудно вдолбить азиатам преимущества благ европейской цивилизации.
Вздернув свои почти белые на темном от египетского и персидского загара лбу брови, сэр Томпсон пробурчал:
— Мой генерал, желаю успехов. Но позвольте,— продолжал он странным, полным иронической снисходительности тоном.— Вот небольшой, но острый анекдотец. Из азиатской жизни, так сказать. Есть здесь, в пешаверских горах, князь, князек вернее. Зовут его Уллах-ар-Рахим. Меня познакомил с ним во время охоты на антилоп здешний вождь Пир Карам-шах. Рахим удивительно красив. Тип европейца. Полон высокомерия. Единственное, что в нем выдаст туземца,— ни один фрак не подходит к его мускулистой первобытной орангутаиговской фигуре. Портные замучились. Что только не делали, как только не перекраивали, а фрак все топорщился. Почему, спросите вы? Да потому, что Уллах-ар-Рахим остается по натуре азиатом. Именно он завлек британского офицера к себе в становище, подсунул ему соблазнительную танцовщицу и тут же подстрекнул зоологический фанатизм ревнителей мусульманства. Офицера отправили на тот свет, да еще таким способом... позвольте не рассказывать здесь, за столом. Здесь, в горах, гнездо шершней. Добрые три четверти наших союзников и «братьев» вообще убийцы. Азиаты! Мерила их нравственных оценок в корне чужды христианским. Нам же приходится опираться па правящие классы, развратные, косные, продажные.
— Ференги сидят на людях, как волки на трупе, — вспыхнула внезапно Моника. Голос её прозвучал невозмутимо, прозрачно, на всю огромную столовую.
Все посмотрели на неё, ничего не поняв. Она оставалась спокойной, и её припухлые розовые губки улыбались простодушно и мило. Гости еще не пришли в себя, а Моника с душевной непосредственностью возмущалась:
— Когда мы ехали по горам, там место Нараг называется, мне сделалось очень страшно. Вдруг раздалось: «бабах-бабах». Я подумала — землетрясение. Падали камни — вот такие! Я легла на землю и зажала уши. Думала, мир кончился. Я да-же плакала, так боялась. Там виллаж — не знаю, как по английски, — там виллаж Миромшах. Всюду лежат люди — мужчины, женщины, дети в крови, израненные, мёртвые. Под горами кирпичей — там все дома развалились — плакали, звали на помощь. Настоящее землетрясение. Однако мне сказали: все это от железных птиц, от аэро... аэроплан... — Она смущенно посмотрела на мистера Эбенезера взглядом нерадивой ученицы.— А бросать бомбы с железных птиц послал тот самый Пир Карам-шах, о котором, сэр, вы говорили,— опять с той же простодушной улыбкой посмотрела она на сэра Безиля Томпсона, у которого вдруг задергалась щека.— Этот Пир Карам-шах,— мне рассказали женщины в кишлаке, — за месяц до того приезжал туда и приказал мужчинам кишлака Миромшах записаться солдатами в полк и идти войной на Кабул, помогать водоносу Бачаи Сакао захватить трон... Но мужчины Миромшаха гордые. Они не захотели служить у инглизов и убивать братьев по крови. Вот тогда по приказу Пир Карам-шаха прилетели железные птицы. Женщины ужасно кричали, когда хоронили своих мертвецов на кладбище Миромшаха.
У Моники задрожали губы и выступили слезы на глазах. Она твердила словно в забытьи:
— Волки на трупах! Волки на трупах!
Никто её не остановил: все молчали, замерев, держа в руках вилки с насаженными на них кусочками жаркого... так неожиданно заговорила девушка.
Передернувшись, сэр Безпль Томпсон со звоном положил вилку на тарелку и, забавно таращась на мистера Эбенезера, не слишком любезно процедил сквозь зубы:
— Когда господин сатана предостерегает: «Здесь ужасно...», каждая «уэнч» — чертова баба — обязательно сунет туда свои глаза. Оставьте! — последнее восклицание адресовалось мистеру Эбенезеру, который делал многозначительные угрожающие знаки Монике.— Она не виновата. Для нежной девицы война всегда страшна.
Он налил себе содовой в бокал и принялся поддразнивать почти ласково:
— Язычок у вас подвешен хорошо, ваше высочество. Сожалею, что на вашу долю выпали тяжелые испытания. Да, в силу вашего высокого происхождения, вы призваны к большой деятельности. Вам нельзя быть овцой... э... овечкой!
— О, какое благородство чувств! — защебетала мадам Гуро.— Я довольна. Ваше, мадемуазель, происхождение сказывается. Анри, напомню — её высочество по материнской линии из рода кавалера д'Арвье ла Гар — старинная арден-нская семья. Не сомнейаюсь, что ваш юный возраст, моя девочка, не помешает вам помогать нам — представителям европейской цивилизации — реформировать мир азиатской дикости.
— М-мм! — промычал господин генерал Гуро.— Просто потрясающе. Правнучка известного нашего французского путешественника — исследователя Аравии сама оказалась, так сказать, восточной принцессой... Сказка!
«Но проклятая наша дикарка не унималась»,— брюзжал позже в бунгало мистер Эбенезер.
Все так же мило Моника проговорила:
— Я оттуда.. из самой дикости... из азиатской виллаж — по-нашему, из кишлака. И, уж конечно, я не сумею переделывать наш мир на ваш манер.
О мистере Эбенезере его близкие друзья — как ни странно, он их имел — отзывались: «Дубовый джентльмен с дьявольски вспыльчивой натурой». Но сам мистер Эбенезер знал предрасположенность своего организма к апоплексии. Коньяк, который он пил и за себя и за сэра Безиля — тот не притронулся к спиртному,— вызвал сильный прилив крови к голове и странное покалывание в области печени. Мистеру Эбенезеру пришлось собрать всю свою англосаксонскую выдержку, чтобы не вспылить. Но с наслаждением он задрал бы юбки болтливой принцессе и высек бы её самыми плебейскими розгами! Не посмотрел бы, что она царская дочь, азиатское её высочество. Смеет чумазая дикарка говорить вещи, от которых стреляет в виски и ноет под ложечкой...
На обратном пути мистер Эбенезер сидел на шагреневых подушках своего лакированного ландо, скорчив легкомысленную мину на побагровевшем лице и лихо сдвинув набекрень респектабельный котелок, стараясь не глядеть на безмятежно улыбающуюся Монику, чтобы, избави бог, плохое настроение не поднялось к сердцу и к голове.
Себе же под нос он бормотал:
— Хватит! Скорее в Хасанабад! Довольно опытов.
ГВЕНДОЛЕН
Женщина — туча, мужчина — месяц.
Месяц не светит из-за тучи.
Самарканди
Десятикратное бесстыдство суки, соединенное