Переводчик Гитлера. Десять лет среди лидеров нацизма. 1934-1944
Шрифт:
Это были недели, наполненные всеобщим предательством и изменой, которые совершали не только отдельные люди, но и так называемые Великие державы.
Нельзя отрицать, что 25 июля король и его двор поставили свой спектакль с большим искусством. Добившись успеха, они принялись уверять Гитлера, что «война продолжается», надеясь усыпить его подозрения, а сами в это время занялись подготовкой почвы для заключения перемирия с врагами Италии. Ставка Гитлера в свою очередь делала вид, что искренне верит клятвам короля и тем гарантиям, которые предоставлял ее новый глава правительства, маршал Бадольо. Одновременно, под различными предлогами, ставка начала перебрасывать через Альпы подкрепления, среди которых были и личные охранники Адольфа Гитлера.
Преданный дуче Кармин Сениз, снова ставший шефом полиции, возобновил отношения со мной в память о нашем общем друге Боккини. Он сказал, что может устроить мне аудиенцию у Бадольо, который, очевидно, сгорал от желания встретиться с человеком, который когда-то перевел его книгу.
6 августа два министра иностранных дел – Риббентроп и его вновь назначенный итальянский коллега Гварилья, бывший посол в Константинополе, отправились в сопровождении фельдмаршалов Кейтеля и Амброзио в Тарвис, расположенный на бывшей итало-австрийской границе. Несмотря на все мои старания переводить как можно точнее, конференция стала впечатляющим парадом лжи, недоверия и неискренности.
А до этого, в конце июля, судьба Вечного города и некоторых групп его населения висела буквально на волоске. Гитлер, Гиммлер и Кальтенбруннер, преемник Гейдриха на посту руководителя Центрального бюро государственной безопасности, приказали гауптштурмфюреру СС, руководителю группы VI S, VI отдела этого бюро, Отто Скорцени, высадиться в окрестностях Рима с отрядом из сорока или пятидесяти тщательно отобранных эсэсовцев. В их задачу входило установить, где содержится арестованный Муссолини, освободить его, если позволят обстоятельства, и попытаться любым способом предотвратить выход Италии из оси, не останавливаясь даже перед кровавой резней. К первой части этого задания я был совершенно равнодушен. Став свидетелем похорон фашизма ночью 25 июля, я не верил, что льву, у которого вырвали зубы, удастся вернуть себе власть над страной. Зато вторая часть задания вызывала в моей душе бурный протест, и я решил сделать все, что в моих силах, чтобы спасти Рим от бессмысленного кровопролития. И тут я приобрел себе неожиданного союзника в лице человека, который раньше всегда был моим противником, а именно Штурмбанфюрера СС Герберта Каплера, немецкого полицейского атташе в Риме. Он, как и я, считал эту часть миссии Скорцени совершеннейшим безумием, и наш странный союз был заключен. И тут, как и везде, одна сторона постаралась свести на нет действия другой. Король и Бадольо, Генеральный штаб и те военные и дипломаты, которые выступали за заключение перемирия с союзниками, Кармин Сениз и его полицейские, Гитлер и его помощники в Третьем рейхе, Риббентроп и министерство иностранных дел Германии, фельдмаршал Кессельринг, посол фон Макензен, полицейский атташе Каплер и я – все мы оказались вовлеченными, более или менее глубоко и более или менее открыто, в ужасные события лета 1943 года.
В дополнение ко всей этой неразберихе, мне пришла в голову мысль, что я тоже могу разработать политический план. И хотя до этого я только переводил подобные планы, я решил связаться с руководителем штаба Гиммлера генералом войск СС Карлом Вольфом. Я хотел убедить его, что фашизм в той форме, в которой он существовал до 25 июля, больше уже не возродится и что нужно подготовить новый, способный решить все проблемы кабинет министров к тому моменту, когда Италия под руководством Виктора-Эммануила и маршала Бадольо выйдет из состава оси. Моим «выдвиженцем» был служивший долгое время Государственным секретарем при Муссолини, а позже ставший министром сельского хозяйства профессор политической экономии Джузеппе Тассинари. Дуче продемонстрировал недальновидность, изменив свое мнение о Тассинари в худшую сторону после того, как в декабре 1941 года профессор обменялся ударами с партийным секретарем Сереной в палаццо Венеция. А ведь Тассинари был самым талантливым его министром и человеком безупречного характера. Эти качества достаточно редко встречаются в любом правительстве и почти никогда – в условиях диктатуры.
Я много лет дружил с его семьей – личная жизнь профессора была столь безупречна, что ей позавидовал бы даже Катон-старший, – поскольку переводил для его немецкого коллеги – Дарре, министра сельского хозяйства у Гитлера. От этой части переводческой карьеры у меня остались самые приятные воспоминания. Я посещал сады и сельские рынки Италии, участвовал в обсуждении проблем рыбоводства в Восточной Пруссии и Средиземноморье, осматривал породистых кобыл в Тракенене и Роминтене и стада буйволов в Салерно и Маккарезе на побережье Тирренского моря. Моя дружба с Тассинари позволила мне также приобрести незабываемый кулинарный опыт. Если бы я не был переводчиком, разве я узнал бы о том, как выращивают персики в провинции Верона, разведал бы секреты золотого пармиджиано и реджиано, самых благородных сортов выдержанного итальянского сыра, познакомился бы с обширным винным царством этой страны и с богатствами Адриатического и Тирренского морей? Мой друг Тассинари следил за тем, чтобы меня круглый год снабжали самой лучшей продукцией отрасли, которую он возглавлял,
Размеры этой книги не позволяют мне подробно описать все тайные шаги, предательства, измены и всю ту ложь, которые стали частью этой сложной игры, но мне хотелось бы рассказать об одном или двух наиболее важных эпизодах, в качестве предупреждения молодому поколению не впутываться в политику.
Я решил связать мою будущую судьбу в качестве переводчика с человеком, который показался мне самой лучшей заменой моим утраченным союзникам – Артуро Боккини, Гвидо Буффарини-Гвиди и послу Макензену, чья судьба была решена в Тарвисе. Этим человеком был фельдмаршал Кессельринг, главнокомандующий авиационного командования «Юго-Запад». До этих пор мы несколько раз встречались на официальных совещаниях и приемах в посольстве, но во время наших редких бесед я убедился, что он относится к тому типу генералов, которые являются исключением для всех армий мира. Хотя во время конференции в Тревизо-Фельтре нам удалось побеседовать подольше, я еще не понимал в то время, что ему суждено было стать моим преданным другом и защитником, которым он оставался до самой своей смерти в 1959 году. Именно в его ставке я встретился с выдающимся представителем змеиного клубка, образовавшегося в середине того лета.
Ставка Кессельринга располагалась во Фраскати, куда когда-то уезжали на лето римские принцы и кардиналы. 27 июля, насколько я помню, меня пригласили сюда на обед. Не успел я приехать, как фельдмаршал с необычно важным видом представил меня огромному человеку, облаченному в летную куртку на меховой подкладке, которая казалась совершенно неуместной в тот жаркий летний вечер. Гигант с изуродованным сабельными шрамами лицом протянул мне огромную руку, и я сразу же понял, что никогда у меня не будет с этим человеком никакого взаимопонимания. Я не любил гигантов со шрамами, полученными на дуэлях, одетых в летные куртки на меху и державшихся с такой важностью, что сразу же можно было догадаться, что они служат в Бюро государственной безопасности, точно так же, как он не любил немцев с манерами и жестами, усвоенными у итальянцев.
Обеды во Фраскати обычно оживлялись словесной дуэлью между Кессельрингом и мной, но на этот раз наш обед был больше похож на поминки. На нем присутствовали генеральный стипендиат люфтваффе, полицейский атташе Каплер и офицеры ставки Кессельринга. Заметив, что фельдмаршал задумчиво смотрит на меня, я решил вести себя по-немецки, то есть высокомерно и с полным отсутствием чувства юмора.
Фельдмаршал и его офицеры ушли сразу же после обеда, оставив меня с полицейским атташе Каплером и вагнеровской фигурой в летной куртке, которой и был не кто иной, как сам Отто Скорцени. После нескольких вступительных фраз Скорцени прямо заявил нам, что о том, что он сейчас сообщит, не должен знать никто, даже посол Макензен и его сотрудники. Каплер был так доволен, что дуэльные шрамы на его лице покраснели. Впрочем, я сразу же решил про себя, что выполню обещание сохранить в тайне то, что скажет нам Скорцени, только в том случае, если это не повредит отношению ко мне Макензена, который всецело мне доверял. Наконец Скорцени перешел к делу – он явился сюда, чтобы найти дуче и освободить его. Я подумал о своем плане создания правительства во главе с Тассинари и сделал вид, что с интересом слушаю Скорцени. Я не хотел отказывать Муссолини в праве на свободу, хотя имел собственное мнение по поводу попыток оживить труп фашизма.
Отто Скорцени и его люди получили в ставке фюрера приказ помешать выходу Италии из оси с помощью государственного переворота. Ему разрешалось, в случае необходимости, арестовать короля, всю королевскую семью, кабинет министров, старших офицеров всех родов войск, а также тех фашистов, которые выступили против Муссолини на совещании Большого фашистского совета, а именно Галеаццо Чиано и Дино Гранди. В добавление к этому Скорцени заявил, что, «хотя он обязан действовать так, чтобы во время доставки этих людей в тюрьму никто не был убит или покалечен, сопротивление должно быть сломлено».
Для меня этого было достаточно. Я поинтересовался, сколько людей находилось в распоряжении Скорцени, и с облегчением узнал, что всего сорок или пятьдесят. Даже германские и восточно-римские командиры наемников, которые развлекались тем, что во времена Великого переселения народов постоянно нападали на смертельно больную Римскую империю, имели больше солдат. Когда же я спросил, были ли фон Макензен и фельдмаршал информированы о второй части задания Скорцени, то услышал в ответ мрачное «нет». В этом месте разговор на мгновение прервался. Ни Скорцени, ни я не тешили себя иллюзиями – мы оба прекрасно понимали, что неприятны друг другу. Разница между нами заключалась лишь в том, что я имел в своем распоряжении не пятьдесят вооруженных до зубов и решительно настроенных головорезов, а только Лупо, своего преданного эльзасского пса. Однако я предложил предотвратить резню в Риме, не прибегая к оружию.