Перикл

Домбровский Анатолий Иванович

— Говори же, война или нет! — прокричал прежний голос. Теперь Перикл увидел, кому он принадлежал: это был горбун из Пирея, охранявший склады с пшеницей. — Объявляй войну! — потребовал горбун.

— Обдумайте, афиняне, желаете ли вы идти на уступки лакедемонянам и таким образом избежать войны, — продолжал Перикл, — или мы будем вести войну.

— Будем вести войну! — закричала Экклесия на разные голоса. — Объявляй войну, Перикл!

— Мне думается, — сказал Перикл, — что война лучше, чем идти на уступки из страха войны. Война, афиняне, война! Вопрос лишь в том, кто победит в этой войне?

— Мы победим! — закричала Экклесия.

— Победа зависит от силы, а сила — от наличия средств, афиняне. Мы не слабее пелопоннесцев. Вот из чего я заключаю. Пелопоннесцы — земледельцы и живут трудами своими от урожая

до урожая. Денег у них нет, ни в частных руках, ни в казне. Поэтому на долгую войну, да ещё в чужой стране, они никогда не решатся. У них нет кораблей. Они не могут отправиться в долгий поход по суше, так как им нельзя надолго оставить своё хозяйство, которое только и кормит пелопоннесцев. К тому же союз Лакедемона с другими городами непрочен, потому что у них нет единой союзной власти. Но главное — у пелопоннесцев нет денег на ведение долгой войны в чужой стране. Конечно, Лакедемон попытается захватить сокровища Олимпии и Дельф и постарается высоким жалованьем переманить на свою сторону наших наёмных солдат и моряков. Но мы наберём необходимую армию среди наших граждан. У нас есть и другие преимущества, афиняне! Если пелопоннесцы пойдут на нас по суше, то мы нападём на них с моря, и тогда опустошение даже части Пелопоннеса будет для них гибельным: у них не останется другой земли, тогда как мы, даже потеряв Аттику, будем располагать землёю на островах и на материке. Мы должны быть готовы к тому, что нам однажды придётся покинуть свои земли, ограничиться обороной города и не вступать в порыве гнева в бой с далеко превосходящими сухопутными силами пелопоннесцев. Мы будем бить их с моря и у стен Афин!

— Что ты говоришь?! Что ты говоришь?! — послышались гневные голоса со всех сторон. — Бросить наши имения?! Наши земли? Ты рассуждаешь как трус!

Друзья Перикла были правы. Они предвидели такую реакцию Экклесии и просили его не говорить о планах отступления, сдачи всех земель пелопоннесцам, об отказе от прямых столкновений с пелопоннесцами на суше, о долгой войне на море и у стен осаждённых врагами Афин, о войне, в которой афиняне победят пелопоннесцев, как предполагал Перикл, измором. Друзья и вообще-то были против такой стратегии. Стратег Фукидид сказал Периклу, когда он изложил ему свой план войны с Пелопоннесом:

— Ты хочешь предложить афинянам стать трусами и спрятаться от пелопоннесцев за стенами города, бросив все земли, которые нас кормят, на разграбление врагам. Не предлагай этого афинянам. Ты боишься, что пелопоннесцы разобьют нас в открытом бою на суше. Я допускаю, что на суше они сильнее нас. Они отважны и не боятся смерти. Их к тому же много. Не дай же им собраться. Нанеси удар первым! Давай вторгнемся на Пелопоннес и разобьём их. Или встретим их на марше, если успеем. Высадим десант в тыл, на Истм, и ударим в лоб. Не предлагай афинянам стратегию трусов даже в том случае, если она действительно принесёт нам мучительную победу.

Перикл ответил Фукидиду, что предложит афинянам то, что считает нужным. Обиделся на резкие слова, которые тот сказал ему. А ещё более на те, которые не сказал, но мог бы сказать, на те, что следовали за сказанными, как тень следует за человеком, — на слова о том, что он, очевидно, стареет, теряет силы и отвагу, что тяжкий груз опыта делает его робким, что он не видит в нём прежнего Перикла, отважного и молодого. Аспасия поддержала стратега Фукидида.

Перикл ушёл из дому, не простившись с Аспасией, не поцеловав её на прощание. Он обиделся. И считал, что прав он, а не Фукидид и Аспасия: отвага не должна предшествовать расчётам, отвага должна быть следствием всесторонних расчётов. Только тогда она чего-нибудь стоит. Безрассудная же храбрость не стоит ничего.

Собрание продолжало кричать всё яростнее. И слово «трус» было в этих криках самым частым...

— Если мы даже победим пелопоннесцев в открытом бою, — напряг голос Перикл, — и отбросим их за Истм, то ведь это ненадолго. Они соберут новые силы и снова бросятся на нас. При этом наши потери даже в случае победы будут большими, чем потери пелопоннесцев: они умеют воевать!

И в этих боях мы истощим силы быстрее, чем пелопоннесцы. А если мы потерпим неудачу, то погибнем! Кроме того, против нас восстанут наши союзники, которых мы сегодня удерживаем силой оружия, в чём мы должны признаться себе. Поэтому... Поэтому, афиняне, нам не следует жалеть о жилищах и полях, когда мы укроемся

за неприступными стенами города. Надо думать о нас самих! Ведь вещи существуют для людей, а не люди для них. Если бы я мог надеяться убедить вас в этом, то предложил бы добровольно покинуть нашу землю и самим опустошить её, чтобы доказать пелопоннесцам, что из-за разорения земли вы не покоритесь. Но мы ещё вернёмся к этому разговору, когда дело действительно дойдёт до войны. — Ему пришлось долго ждать, прежде чем эпистат успокоил Экклесию: все поняли, что он предлагает не начинать войны с Пелопоннесом, чему одни радовались, а другие по-прежнему противились, осыпая Перикла оскорбительными словами. — А теперь, — предложил Перикл, — давайте проголосуем за такое постановление: мы отменяем мегарскую псефизму, открываем мегарцам наш рынок и гавани, если лакедемоняне также перестанут изгонять нас, афинян, и наших союзников из своих городов и гаваней; мы признаем независимость наших союзников, если лакедемоняне также предоставят своим городам управляться по их собственному усмотрению, а не только по произволу лакедемонян. Войны мы не начнём, но в случае нападения станем защищаться. Это справедливый и достойный нашего города ответ, афиняне!

Все поняли, что Перикл закончил речь, и теперь молчали, ожидая, когда эпистат объявит голосование. И были в некотором недоумении, видя, что Перикл не уходит с трибуны.

— Что стоишь? — спросили его из передних рядов. — Всё сказал — и уходи.

— Я не всё сказал. Думал, скажу после голосования, но теперь вижу, что лучше сделать это сейчас. Вот что я хотел добавить к сказанному, афиняне: война неизбежна. И чем охотнее мы примем вызов, тем менее яростным будет нападение врагов. Помните, что там, где величайшие опасности, там и величайшие почести для города и для каждого отдельного гражданина. Наши отцы выдержали натиск персов — хотя и начали войну, не обладая столь великими средствами, как мы, и им даже пришлось бросить всё своё имущество, переправившись на Саламин. И тем, что предки возвысили нашу державу до её теперешнего величия, они обязаны более своей мудрости, чем слепому счастью или безрассудной отваге, и более своей моральной стойкости, чем материальной силе. Мы должны быть достойны их и всеми силами противостоять врагам, с тем чтобы передать потомству нашу державу не менее великой и могущественной.

Экклесия долго шумела, но когда эпистат спросил, каково же будет её постановление, — то ли, какое предложил Перикл, или другое, предложенное иными ораторами, Экклесия криками и аплодисментами одобрила предложение Перикла.

В эту ночь Перикл не пришёл домой, проведя её в Толосе со стратегами за обсуждением предстоящих действий. Было решено немедленно приступить к снаряжению флота и укреплению гарнизонов в городах союзников. Софокл сообщил стратегам о состоянии казны, поскольку, как сказал Перикл, казна важнее всего для военного успеха. Софокл сказал, что сумма союзнической дани по-прежнему составляет шестьсот талантов в год, а прочие доходы равны четырёмстам талантам в год; на Акрополе в Парфеноне хранится шесть тысяч талантов серебра в чеканной монете, общая же сумма денег в афинской казне равна десяти тысячам талантов, хотя часть этих средств уже определена на строительство Пропилей, Парфенона, Одеона, Телестериона в Элевсине и на осаду Потидеи.

— Кроме того, — добавил Софокл к общему удовольствию стратегов, — в казне на Акрополе хранится нечеканное золото и серебро и всякая священная утварь, драгоценные предметы из индийской добычи на сумму в пятьсот талантов. Есть также сокровища в других святилищах — около восьмисот талантов. На статуе богини Афины — золотое облачение. Его стоимость — сорок талантов.

— Сколько предстоит потратить на Пропилеи, на Потидею, на Телестерион в Элевсине, на Одеон? — спросил Софокла Перикл.

— На строительство Пропилей — две тысячи талантов, во столько же обошлась уже осада Потидеи, Одеон стоит также две тысячи талантов, Телестерион в Элевсине — тысячу.

— Это дорого, — сказал стратег Фукидид. — Надо остановить строительство.

— Останавливать нечего, — ответил Фукидиду Софокл. — Строительство уже завершено. Афина в Парфеноне, в Одеоне готовятся к состязанию музыканты, паломничество в Телестерион можно начинать хоть завтра, Пропилеи освящены. И деньги израсходованы. Казна оплачивает сейчас только осаду Потидеи и строительство боевых кораблей.