Персонных дел мастер
Шрифт:
Однако на замечание Репнина об опасности долгой осады Бендер Алларт никакого ответа не дал, и Петр про себя то отметил.
— Разумный генерал старается видеть все опасности, и близкие и далекие, а генерал Алларт не видит даже, сколь опасно и дале сидеть в Сороках и бросить тем наш авангард на произвол судьбы в Яссах! — вскипел меж тем Аникита Иванович.
Все зашумели, поскольку разрыв армии на две части становился все опаснее по мере выдвижения османов за Дунай.
— Полагаю, надобно отозвать войска фельдмаршала Шереметева в Сороки и здесь же ждать турок!— На этот раз Алларт обращался прямо к царю.
— Возможно, по воинскому размышлению сие и разумно, но по великой политике неумно и бестолково,— вмешался вдруг в генеральский спор канцлер
Царьград будет поборен и взят!» — Гаврила Иванович обвел лица изумленных генералов и заключил не без таинства:
— Сей мудрец вам советует: пробудитесь, ныне спящие, яко и небесные знаки призывают вас!— И здесь Гаврила Иванович прямо обернулся к царю. Но Петр хмыкнул:
— Сие чепуха! Бредни старомосковские! Но иное дело — расчет политический...
— Дозволь мне слово сказать, государь!— выступил вдруг молодой, загорелый, веселый Ренне. После счастливого набега в молдавскую степь он принес, казалось, на совет не только запах степных трав, но и воинскую удачу. Оглядев всех смеющимися глазами, драгун напрямик спросил генералов:
— Да ведаете ли вы толком, господа, что за страна лежит там, впереди, за Днестром?— Генералы молчали, и Ренне еще увереннее продолжил: — Вы видите с валов Сорокской фортеции только голую степь, объеденную саранчой. И то правда: все поля, почитай, до самих Ясс поела саранча. Но дале к югу совсем иная картина: изобилие трав и фуража для коней, тучные стада овец, а в Валахии у Бранкована склады ломятся от довольствия! Главна же, за Днестром нас ждут дружественные народы. Молдаване уже сейчас прямые нам помощники, как я сам в походе увидел. А будем дале сидеть в Сороках, дождемся подхода везира и станем биться спиной к реке, как под первой Нарвой. Аникита Иванович ведь не шутил, когда говорил, что у турок ныне великий советник — король Каролус. А он-то умеет бить войско, прижатое своей же глупой стратагемой спиной к реке. Потому считаю,— Ренне обернулся к Петру,— поспешать нам в Яссы и немедля соединиться с авангардом! Оттуда же предпринять смелый марш на Дунай! Не нам турок бояться — пусть они нас боятся! И к чему нам три входа в Молдавию, ежели нас туда сам молдавский господарь зовет и вся граница открыта?!
— Верно молвишь!— Петр поднялся во весь свой огромный рост и твердо приказал:
— Впредь не мешкать! Завтра же выступаем и идем в Яссы на соединение с Шереметевым! И боле в рассылки регулярных войск не посылать, а разосланные собрать и действовать сообща!
Принимая это решение, Петр имел уже письмо от полковника Милорадовича о том, что вся Сербия, Черногория и Македония поднялись против турок, «как при древних сербских царях и королях Знал он и то, чего не знали его генералы: двадцать тысяч австрийских сербов, невзирая на запреты венского кабинета, выступили с оружием в руках к Дунаю на соединение с русской армией. Все еще верил царь и Бранковану, имевшему тридцатитысячное войско и огромные склады с провиантом (посланцы от господаря Валахии постоянно зазывали русских на берега Прута).
И наконец, в Яссах поджидал его новый союзник Кантемир, открыто ставший на сторону Петра и выставивший десять тысяч легкой конницы. Казалось, и впрямь поднимаются все Балканы, и бросить на растерзание османам многочисленные христианские и славянские народы Петр просто не мог.
Прутский поход Петра по самому своему направлению был первым балканским походом России, и с него началась та многовековая русская политика, которая после многих русско-турецких войн и обильной крови, пролитой в тех войнах русскими воинами, прямо помогла освободиться из-под турецкого ярма всем балканским народам.
И, принимая на совете в Сороках решение двинуться на Дунай, Петр принимал решение не столько тактическое, сколько политическое и стратегическое, решение на два века вперед. Он шел в этом походе как первопроходец. Ибо впервые после дружин великого киевского князя Святослава русская армия шла к Дунаю.
Ежели в штабах еще долго судили и рядили, правильно или ошибочно решение царя идти к Яссам (большинство генералов-немцев поддерживали Алларта и считали сей марш ошибочным), то для армейских офицеров и рядовых солдат новый поход сразу принес великие напасти и тяготы. Они начались тотчас же, как только войско покинуло утопающую в садах долину Днестра и вступило в степь, похожую на черную пустыню. Не только поля, но и редкие в степи рощи и дубравы стояли оголенные, словно по ним прошла коса смерти.
Под жгучим солнцем, задыхаясь от жары и пыли, драгуны шли впереди пехотных колонн. Роман разрешил солдатам не только снять кирасы и каски, но и раздеться до нательных рубах.
Вдруг проводник-молдаванин (из тех, что присланы были из Ясс Кантемиром) указал ему на маленькую черную точку на горизонте и горестно молвил: «Саранча!»
Не прошло и получаса, как эта точка, все разрастаясь, превратилась уже в стремительно двигавшуюся и закрывающую полнеба жужжащую '‘черную тучу.
— Саранча! Саранча! — с ужасом пронеслось по войскам, а туча саранчи вдруг пропала: то саранча села на огромное, покрытое камышом болото, мимо которого проходили драгуны. Когда же саранча поднялась и улетела, болото стало обугленным и черным — зеленый камыш был обглодан саранчой до корней.
Роман, подскакавший вместе с проводником к болоту, чтобы напоить коней, увидел, что вода в болоте стала похожа на черную жижу, и аргамак Романа брезгливо фыркнул, отказываясь пить эту воду.
Если первым бедствием была саранча, то вторым несчастьем для русского войска в сем переходе было безводье и великая сушь.
Немногие командиры, подобно Роману, догадались взять с Днестра бочки с водой, и вскоре болотной жижей перестали брезговать не только лошади, но и люди. Воды те оказались «зело вредительны, сущая отрава», и в армии, «особливо среди рекрут», открылся жестокий кровавый понос. На всем многоверстовом пути от Сорок до Ясс, особенно на последнем, почти безводном участке, валялись тысячи солдат, пораженных зноем, безводьем и кровавым поносом. Шедшая «в замке» армии дивизия Репнина подбирала больных и складывала их на повозки. Надобно отметить, что Репнин, извещенный Петром о безводье, предусмотрительно захватил в своем обозе бочки с пресной водой, поэтому потери в людях и падеж лошадей были в его дивизии намного меньше, чем у Алларта и Вейде.
Жара и зной были третьим бедствием того похода. При адской июньской жаре пить хотелось поминутно, и только старые солдаты знали правило, что чем больше пьешь, тем больше хочется, и сумели преодолеть жажду. Что же касается рекрутов, то многие из них пали от солнечного удара. В конце перехода всем солдатам разрешили идти в одних нательных рубахах, обмотав головы рушниками на манер турецких тюрбанов, так что войско на подходе к Пруту приобрело самый пестрый и нестройный вид.
И все же солдаты все перетерпели и за пять дней прошли многоверстный путь, и вот уже блеснула вдали серебряная полоска реки. Когда Роман подскакал к этой реке, быстро несущей свои не серебряные, как виделось издали, а мутные воды, и спросил проводника ее название, тот ответил кратко: «Прут!,»