Перстень Борджа
Шрифт:
— Но ты христианин, — сказал Мустафа.
— Вчера, — возразил Петр, — я твердо и, надеюсь, убедительно объяснил Его Величеству, что я не христианин, поскольку себяим не чувствую, а с христианским учением не согласен, и вы, принц, присутствовали при этом.
— Именно это и сделало христианство притягательным в моих глазах, — сказал Мустафа. — Ты христианин, поскольку крещен, и все же позволяешь себе вслух заявить: я не чувствую себя христианином, поскольку с христианским вероучением не согласен. Я слушал, как ты говорил, и в душе ликовал: вот то, что нужно, сказал я себе, это для меня самая правильная религия. Ты не боишься ада?
— Не боюсь, потому что в него не верю, — ответил Петр.
— Вот видишь, а я боюсь, потому что я мусульманин, — сказал принц. — Но вот когда я перестану быть мусульманином и обращусь к религии, которая позволяет человеку сомневаться в существовании ада, тогда и я не буду бояться. Как там у вас в Европе скликают на молитву? У вас есть муэззины?
— Нет, — сказал Петр. — Но у нас есть колокола, их звон слышен намного дальше, чем пенье муэззинов.
Принц огорчился.
— Странно и неприятно. А когда начинают звонить, все становятся на колени и молятся?
— Ничего подобного.
— Даже в Риме, где живет ваш папа?
Петр улыбнулся.
— По-моему, если бы на римской улице кто-нибудь вдруг грохнулся на колени и стал молиться, это вызвало бы всеобщее любопытство.
— Зачем же тогда у вас звонят?
— Собственно, цель колокольного звона, — сказал Петр, — созывать людей в костел.
— И каждый обязан туда идти, как только начинают звонить?
— Зачем же, — сказал Петр, — Посещение костела — дело, я бы сказал, добровольное. Хочешь — иди, не хочешь — сиди дома.
Принц Мустафа захлопал в ладоши, захлебываясь от восторга.
— Вот это вера, вот это мне по душе! — воскликнул он, и на его маленьком бледном личике вспыхнул яркий румянец. — Хочешь — иди, хочешь — сиди дома. А кому захочется, тот может сказать, как ты: оставьте меня в покое, я не верю ни в ад, ни в рай, и даже в Бога не верю. А наши должны все вместе повторять изречения из Корана, читать Коран и даже, когда справляют малую нужду, должны следить, как бы не капнуть на себя, ведь это значит — совершить смертельный грех и не попасть на небеса, так что мусульманство преследует нас даже в отхожем месте. Абдулла, окрести меня.
— Но отчего вы настаиваете на этом, принц, отчего? — почти в отчаянье воскликнул Петр. — Если вы не чувствуете себя правоверным мусульманином, то почему хотите стать христианином? Почему не атеистом?
— Что это такое — атеист?
— Ну, это, к примеру, я, — сказал Петр.
— Но ты христианин, — торжественно произнес принц. — Так скорее, скорее окрести меня.
— Я уже сказал вам, что я не священник.
Принц прищурил левый глаз, и лицу его сообщилось выражение пронырливого всезнайства и озорства.
— Не думай, что я совершенно ничего не знаю о вашей вере, — сказал он. — Наш капудан-и дерья, Главный адмирал Мехмед Али-паша, перед тем как перейти в нашу веру, был христианином, а дефтердар-эфенди, Хранитель сокровищ Абеддин — иудеем, и если даже он чего-то не знает о христианстве, значит — того и вообще не стоит знать. Я их обо всем расспрашивал, потому что мысль сделаться тайным христианином родилась у меня в голове вовсе не на пустом месте и никак не в тот момент, когда ты стоял перед братцем и распускал павлиний хвост. Ты только утвердил меня в том, что мое намерение правильное, но думать об этом я начал уже давно, много раньше, с той поры, когда узнал невероятное, а именно то, что ваши женщины ходят голышом.
— Голышом? — удивился Петр.
— Да, — неуверенно подтвердил принц, явно обеспокоенный. — А что, разве не правда, что ваши женщины не закрывают себе лицо? Этим, Абдулла, ты бы очень меня огорчил.
— Да, наши женщины не закрывают себе лиц, — сказал Петр.
— Ну вот видишь! — торжествующе воскликнул принц.
— Но в остальном, кроме лица, — продолжал Петр, — тела наших женщин закрыты платьями.
— Это не важно! — сказал принц. — Главное, у них голые лица: а что у женщин более прекрасно и желанно — разве не их гладкое, чистое, безбородое лицо? Чем не устаешь любоваться, когда влюбляешься? Женскими ножками? Или животом? Ничего подобного! Женским лицом, а у нас никто не смеет на него взглянуть, только отец или супруг, и это очень противно. Вот, взгляни на эту даму: разве она не обворожительна? А ведь тебе открыто только ее лицо, одно лицо; но разве ты желал бы еще что-нибудь увидеть?
Принц, опираясь руками о край стола, с трудом поднялся и благоговейно посмотрел на растрескавшийся образ святой Теодоры. Только теперь Петр смог разглядеть, насколько уродлива его фигура: взгляд не находил в ней ни ровных прямых линий, ни симметрии; все было странным образом перекошено; правое плечо на полпяди выше левого, бедра искривлены дважды — правым боком вверх и вперед, о кривых ногах даже не скажешь, изогнуты они буквой «о» или буквой «х», ибо обе были словно надломлены в коленях слева направо, так что для равновесия Мустафе приходилось стоять враскорячку; кроме того, он был мал ростом, не выше двенадцатилетнего парнишки; макушкой едва доходил Петру до груди. Петр невольно подумал, что если принц считает лицо самым интересным, что у человека есть, а о человеческой фигуре отзывается пренебрежительно, как о чем-то скучном и постылом, попросту недостойном внимания, то для этого у него, бедняги, есть серьезные основания.
— Так вот, мы говорили, что от Мехмеда Али и Абеддина я поднабрался самых разных сведений, — продолжал принц; вытащив платочек, он принялся протирать им выцветшее пятнышко на лице святой Теодоры. — А кроме всего прочего, полюбопытствовал, что делать, если кому-то захочется принять крещение, а священника нет. Они ответили, что в таком случае обряд крещения может произвести любой взрослый христианин.
— Но в Стамбуле есть христианские священники, — возразил Петр. — Ведь тут центр греко-православной патриархии.
Принц рассмеялся.
— Можешь себе представить, какой поднялся бы переполох, если быя, брат султана Османской империи, отправился в греко-православную патриархию, чтобы там креститься? Тогда уже повсюду говорили бы, что я не тихий, но буйный maguge [18] , и заперли бы меня в Черной башне, а Черногорец приказал бы меня задушить. Ты знаешь слово maguge? Я услышал его от Хранителя сокровищ, оно мне понравилось, потому что звучит прекрасно, по-европейски. Ты понял? Священники в Стамбуле, конечно, есть, но для меня они недоступны, а это все равно, как если бы их здесь не было, да я и не желаю стать греко-православным христианином, хочу стать вашим, римским, таким, как ты. Так скорей же, скорей, хватит болтать, окрести меня, а не то я закричу, будто ты на меня напал и пытался совратить; Черногорец и братец будут мне только благодарны, потому что, как ты знаешь, они ищут лишь предлога, чтобы посадить тебя на кол.
18
Помешанный (турецк. ).