Пертская красавица (ил. Б.Пашкова)
Шрифт:
накануне принц предавался допоздна излишествам пи-
рушки, а щеки горели неестественным румянцем: то ли еще
не прошло действие вакхической оргии, то ли утром он
вновь приложился к чарке, чтоб опохмелиться после ноч-
ного кутежа.
Таков был герцог Ротсей, наследник шотландской ко-
роны, возбуждавший своим видом вместе и злословие и
сострадание. Все перед ним обнажали головы и расступа-
лись, между тем как он повторял небрежно:
– Не к спеху, не к спеху – туда, где меня ждут, я приду и
так не слишком поздно. Что там такое? Девуш-
ка-менестрель?.. И вдобавок, клянусь святым Эгидием*,
премиленькая! Стойте, друзья, я не был никогда гонителем
музыки… Голос, право, совсем недурен! Спой для меня
твою песню с начала, красотка!
Луиза не знала, кто к ней так обратился, но знаки по-
чета, оказываемые всеми вокруг, и то безразличие, та не-
принужденность, с какой он их принимал, сказали ей, что
перед ней человек самого высокого положения. Она начала
сызнова свою балладу – и спела ее так хорошо, как только
могла. А юный герцог, казалось, даже загрустил или рас-
трогался к концу песни. Но не в его обычае было преда-
ваться печальным чувствам.
– Жалобную песенку ты спела, моя смуглянка, – сказал
он, пощекотав под подбородком музыкантшу и, когда она
отпрянула, удерживая ее за ворот жакета, что было не
трудно, так как он вплотную подъехал на коне к крыльцу,
где она стояла. – Но я поручусь, ты, если захочешь,
вспомнишь песенку повеселей, ma bella tenebrosa35. Да! И
ты можешь петь в шатре, а не только на вольном взгорье, и
не только днем, но и ночью.
– Я не ночной соловей, милорд, – сказала Луиза, пыта-
ясь отклонить галантное внимание, плохо отвечавшее
месту и обстоятельствам, хотя тот, кто с нею говорил, ка-
залось, надменно пренебрегал этой несообразностью.
– Что тут у тебя, милочка? – добавил он, отпустив ее
ворот и взявшись за сумочку, висевшую у нее на боку.
Луиза с радостью освободилась от его цепкой хватки,
развязав узел на ленте и оставив мешочек в руке у принца.
Отступив настолько, чтоб он не мог до нее дотянуться, она
ответила:
– Орехи, милорд. Осеннего сбора.
Принц в самом деле вынул горстку орехов.
– Орехи, дитя?.. Ты поломаешь о них свои жемчужные
зубки… испортишь свой красивый голосок, – сказал Ротсей
и разгрыз один орех, точно деревенский мальчишка.
– Это не грецкие орехи моего родного солнечного края,
милорд, – сказала Луиза. – Зато они растут невысоко и
доступны бедняку.
– У тебя будет на что купить еду посытнее, моя бедная
странствующая обезьянка, – сказал герцог, и впервые голос
его зазвучал искренней теплотой, которой не было и тени в
35 Моя смуглая красавица (итал.)
наигранной и неуважительной любезности его первых
фраз.
В это мгновение, обернувшись к провожатому за своим
кошельком, принц встретил строгий, пронзительный
взгляд высокого черноволосого всадника на мощном си-
зо-вороном коне, въехавшего с большою свитой во двор,
покуда герцог Ротсей был занят Луизой, и замершего на
месте, чуть ли не окаменевшего от изумления и гнева при
этом неподобном зрелище. Даже тот, кто никогда не видел
Арчибалда, графа Дугласа, прозванного Лютым*, узнал бы
его по смуглому лицу, богатырскому сложению, кафтану
буйволовой кожи и по всему его виду, говорившему об
отваге, твердости и проницательности в сочетании с не-
укротимой гордыней. Граф окривел в бою, и этот изъян
(хоть и незаметный, пока не приглядишься, потому что
глазное яблоко сохранилось и незрячий глаз был схож с
другим) накладывал на весь его облик печать суро-
во-недвижной угрюмости.
Встреча царственного зятя с грозным тестем произошла
при таких обстоятельствах, что привлекла всеобщее вни-
мание, окружающие молча ждали развязки и не смели
дохнуть из боязни опустить какую-нибудь подробность.
Когда Ротсей увидел, какое выражение легло на суро-
вое лицо Дугласа, и понял, что граф не собирается сделать
ему почтительный или хотя бы учтивый поклон, он, ви-
димо, решил показать тестю, как мало он склонен счи-
таться с его недовольством. Взяв из рук камергера свой
кошелек, герцог сказал:
– Вот, красавица, я даю тебе один золотой за песню,
которую ты мне пропела, другой – за орехи, которые я у
тебя украл, и третий – за поцелуй, который ты мне пода-
ришь сейчас. Ибо знай, моя красавица: я дал обет святому
Валентину, что всякий раз, когда красивые губы (а твои за
отсутствием лучших можно назвать красивыми) порадуют
меня приятным пением, я прижму их к своим.
– За песню мне уплачено с рыцарской щедростью, –
сказала, отступив на шаг, Луиза, – мои орехи куплены по
хорошей цене, в остальном, милорд, сделка не подобает
вам и неприлична для меня.
– Как! Ты еще жеманишься, моя нимфа большой до-