Первая императрица России. Екатерина Прекрасная
Шрифт:
Екатерина и Петр обручились в солнечный весенний день в единственной православной церкви Яворова. В храм они прибыли по отдельности. Так было положено по канонам отправления таинства венчания, а также присоветовано для бережения от злого умысла хитроумным канцлером Шафировым: дабы не было понятно, в какой карете едет державный жених, а в какой – вельможная невеста. Сначала в церковь вошел государь в окружении приближенных и офицеров лейб-гвардии, потом – государева невеста, и наконец – свидетели, господарь молдавский Дмитрий Кантемир и вице-канцлер Петр Павлович Шафиров. Седенький тщедушный священник, такой дряхлый, что, вероятно, уже принадлежал Царствию Небесному более, чем миру живых, соединил епитрахилью руки Петра и Екатерины. Умиленным надтреснутым голоском читая ектению, он повел молодых в центр храма, что должно было ознаменовать начало их новой и чистой жизни в освященном супружестве. Затем батюшка трижды благословил жениха и невесту двумя зажженными свечами и передал их Петру с Екатериной. Его слезящиеся подслеповатые глаза в паутине старческих морщин взирали на венчающихся ласково и участливо, но без тени подобострастия: настоятель яворовского храма был слишком стар и слишком много повидал в жизни, чтобы бояться земных владык и земного зла. У алтаря стояли не всесильный монарх огромной северной державы и не его августейшая супруга, а «чада», духовные дети, души которых он соединял на долгий путь через все испытания и радости по бурному морю, именуемому «жизнью». К заветной черте, за которой перед праведными откроются врата райские…
– Обручается раб Божий Петр рабе Божией Екатерине во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа… Обручается раба Божия Екатерина…
Екатерина засмотрелась на вышитые малороссийские рушники, в которых им поднесли обручальные иконы Христа и Богородицы. Свечи были высокие, витые, и хотя их подали жениху и невесте в специальных платах, горячий воск все равно обжигал пальцы…
– Что ж у тебя, Катя, руки так дрожат? – шепотом спросил Петр, насупив густые черные брови. – Али боишься кого? Так скажи, я прикажу, и враз некого бояться станет!
– Кого мне бояться, Петер, если ты со мной? – ответила невеста.
– Стало быть, саму себя ты боишься, – проницательно заметил Петр, до конца обряда не проронил более ни слова, только смотрел на Екатерину сурово, строго, словно не на супружескую жизнь вел он ее за холодную маленькую ручку, а на великое испытание.
Два перстня, приготовленных Шафировым, положили рядом на святой престол в ознаменование того, что жених с невестой поручают свою судьбу Промыслу Божию.
Свеча в руках Екатерины задрожала и чуть не погасла.
– Скверный знак, это значит… – зашептал кто-то за ее спиной. Петр красноречиво обернулся, и шепоток оборвался.
Свеча в руках государя горела ровно и сильно, а у его невесты по-прежнему дрожали руки. Но огонек невестиной свечи пошипел, поколебался и все же выправился, разгорелся светло и ярко. За спиной у молодых раздался вздох облегчения.
– Свеча Екатерины Алексевны горит как подобает! Господа, попрошу оставить пересуды! – достаточно громко заметил Шафиров, и царская невеста была благодарна ему за это замечание.
Когда дошло дело до перстней, Екатерина уже справилась со своим страхом. Никакой призрак из прошлого не явился в церковь, и никто не сказал, что невеста – никакая не невеста и не Екатерина Алексеевна, а законная жена храброго солдата шведской короны Йохана Крузе, и имя ей – Марта… Йохан, живой или мертвый, не пришел заявить свои права на ее любовь. Быть может, он и вправду отрекся от нее, решил не стоять на пути нового счастья своей возлюбленной, уйти с торного пути истории! А стало быть, новая женщина с новым именем и новой судьбой, подаренными ей Россией, и вправду свободна… Так, верно, судил Господь. На все Его воля!
Петр и Екатерина троекратно обменялись перстнями, и невеста впервые за весь долгий обряд робко улыбнулась своему суровому нареченному… Но Петр не заметил этой улыбки. На его выразительном нервном лице застыло прежде незнакомое Екатерине выражение: выражение глубокой печали и тягостных раздумий. Священник в последний раз благословил молодых, и Петр, ступая неспешно и увесисто, повел невесту к выходу. Погруженный в свои невеселые думы, царь, не замечая того, стиснул кисть Екатерины своей мощной ладонью с такой нечеловеческой силой, что та почувствовала, как вот-вот затрещат, ломаясь, ее хрупкие косточки. Некоторое время она пыталась терпеть боль, изображая приличную моменту величавую походку царственной дамы, но мука становилась непереносимой, и она тихонько попросила:
– Петер, пусти руку, больно…
Он молчал, словно не замечая ее.
– Умоляю, отпусти руку, сломаешь!!.. – почти закричала Екатерина, пытаясь вырвать руку из мощных, как кузнечные клещи, пальцев царя.
Но в это время пестрая толпа шляхты, горожан, солдат и офицеров, теснившихся на паперти за двойным кордоном зеленых преображенцев и синих семеновцев, увидела молодых и разразилась оглушительными кликами: «Виват! Виват!! Виват!!!» Жалкого крика несчастной женщины, который мог бы стать недопустимым конфузом в торжественном течении церемонии, по счастью, никто не услышал. Сзади, в толпе, началась какая-то свалка, но новообрученной царской невесте не было до этого дела: ее больше всего волновало, как бы Петр не раздавил ей руку, на которую только что надел обручальное кольцо…
– Пусти ей руку, чертов верзила, ей же больно!! Убью, как жабу!!! – забыв обо всем, Йохан бросился вперед, расталкивая соседей локтями. От гнева в груди словно вспыхнул жгучий огонь, а в голове, наоборот, раздулся ледяной ком. Рука сама собой нашла эфес шпаги, а опытный глаз бойца, направлявший удар механически, независимо от мысли и чувства, определил тот кружок зеленого сукна на левом боку мосластого усатого московита, куда надлежало вонзиться верному клинку. К дьяволу все – честь и службу, шведскую корону и московское войско, жизнь и любовь!!! Этот долговязый мерзавец с ледяной рожей и оловянными глазищами на глазах у всех так жестоко мучает его Марту!.. Его веселую любимую девочку с берега серебристого озера Алуксне, с которой обвенчал его в старинном соборе Мариенбурга добрый пастор Глюк, с которой они познали счастье в волшебную Янову ночь под плакучими ивами, которую он поклялся любить и защищать перед Богом и людьми!.. Она кричит от боли, она зовет его!!
…Если бы Йохан стоял в первом ряду досужей толпы, у него, наверное, мог бы быть шанс. Нет, не шанс пронзить шпагой царя московитов, а шанс быть хотя бы замеченным им, пока его, Йохана, будут убивать дюжие гренадеры-гвардейцы из охраны… Но он сам забрался в тесноту человеческих тел, не желая попадаться Марте на глаза. Разумеется, даже выхватить шпагу ему не дали. Курносый капрал-артиллерист первым опомнился и повис у Йохана на правой руке, пытаясь выкрутить ее за спину. Йохан немедленно зарядил левым кулаком в его и без того приплюснутый нос, да еще поддал коленом в пах, чтобы с уверенностью избавиться от досадного противника. Но тотчас его схватили десятки рук, и десятки кулаков обрушились на его голову. Какая-то почтенная пани в кружевном чепце отвратительно визжала над самым ухом: «Панове, тржимай ассасина!» [12] , а Йохан отплевывался кровью и старался не подставлять под град ударов лицо. Хорошо еще, что пытавшихся ударить его было слишком много, и из-за адской тесноты они мешали друг другу… Эх, прав, тысячу раз был прав старина Ханс: он, Йохан Крузе, лейб-драбант шведского короля, ветеран десятков боев и сражений, счастливый беглец из плена, – попался, попался так глупо и бесполезно, поставив под удар все их предприятие!.. Дай Бог, чтобы у друзей хватило сообразительности поскорее убраться из города, пока московские мастера пыточных дел не развяжут ему язык…
12
Господа, держи убийцу! ( польск.)
Добровольные поставщики палачей выволокли Йохана из толпы и, выворачивая руки, поставили на колени перед офицером, командовавшим охраной. Важный краснолицый усач в синем семеновском мундире, богато расшитом золотым позументом и перехваченном в поясе трехцветным шарфом, смотрел на него сверху вниз скорее пытливо, чем злобно.
– Так что, господин подполковник, гнус сей злоумышлял на государя-батюшку со шпагой напасть, а мне всю сопатку раскровянил, сука! – докладывал, шмыгая разбитым носом, давешний капрал. После удара Йохана он подковылял к подполковнику враскорячку и протянул отнятую у «ассасина» шпагу.