Первая императрица России. Екатерина Прекрасная
Шрифт:
– Жалеешь? – крикнул с высоты седла по-шведски знакомый голос. – Зря! Он бы тебя не пожалел.
Лейтенант Хольмстрем стащил с головы польскую рысью шапку и вытер ею сначала пот со лба, затем – окровавленную саблю.
– Ханс, мне нечего сказать, кроме того, что я обязан тебе жизнью, – Йохан сконфуженно протянул другу руку. Затем, узнав импозантного польского наездника с лихо закрученными усами и резкими манерами командира, почтительно поклонился:
– Витайте, пане Собаньский! Дзенькуе бардзо! [16]
16
Приветствую,
– Чешчь! [17] – поляк весело кивнул. Выйдя из схватки, он казался беззаботным и довольным, словно после хорошего развлечения.
Скоротечный бой, с первого до последнего удара занявший всего минуту, много – две, был кончен. Двое семеновцев, раненные, но державшиеся на ногах, удирали со всех ног вниз по улице, во все горло призывая на помощь. Остальные плашмя распростерлись в лужах крови, кто-то слабо шевелился и жалобно стонал. Потерявший коня поляк наклонился над своим выбитым из седла товарищем, лежавшим без движения, и скорбно покачал головой в ответ на вопросительный взгляд пана Собаньского:
17
Привет! ( польск. разг.)
– Не жие, пане ротмистрже… [18]
– Холера ясна!..
«Прости, товарищ, ты умер за меня и из-за меня», – с запоздалым раскаянием подумал Йохан. Но предаваться печали было некогда. Хольмстрем подвел ему коня:
– Живо в седло, идиот несчастный! Пора смываться, пока сюда не примчалось все московское войско!
Йохан привычно захватил повод, подтянулся на луке седла и поймал ногами стремена. Спешенный поляк вскочил на лошадь своего погибшего друга, и маленький отряд с места рванул в галоп. Вовремя! В конце улицы уже замелькали зеленые мундиры российских пехотинцев, и вслед всадникам ударили запоздалые выстрелы…
18
Он мертв, господин ротмистр! ( польск.)
Польские гарнизонные солдаты на городской заставе демонстративно отвернулись, якобы не замечая мчавшихся во весь дух соотечественников. Зато минуту спустя они расторопно сдвинули деревянные рогатки на пути плутонга московских драгун, спешившего по следу беглецов. Угрожая оружием и бранясь на чем свет стоит, обе стороны затеяли долгое и яростное препирательство о том, за какой надобностью выезжают из Яворова «жолнежи московськи» и имеется ли у них соответствующий «лист от пана коменданта». Когда появившееся подкрепление в лице роты преображенцев попросту оттеснило поляков и разметало рогатки, думать об успешном преследовании было уже поздно…
Беглецы из Яворова остановились перевести дух в густом перелеске только в сумерках. Кони, несколько часов кряду шедшие галопом и лишь немного отдыхавшие на рыси, судорожно раздували взмыленные бока. С их черных губ капала розоватая пена. Один из поляков, серьезно раненный штыком в бок, скорее свалился, чем слез с седла с помощью Йохана и своих товарищей. Ротмистр Собаньский получил глубокий укол в бедро. Другие поляки, бормоча в усы крепкие солдатские ругательства, тоже перевязывали раны оторванными от рубах лоскутами. У Йохана распухло разбитое лицо и разболелись
– Кепське… Бардзо кепське… [19] – озабоченно бормотал польский предводитель, напрочь утративший свой бравый вид.
Йохан жестоко мучился от стыда и, кажется, впервые в жизни не смел поднять глаза на боевых товарищей.
– Послушай, Ханс, – выговорил он наконец, с трудом выдавливая слова. – Вы спасли меня от ужасного дела! Сам знаешь, что творят с людьми в пыточных проклятого царя Петра… Но как, во имя Господне, как вы узнали?!
19
Плохо, очень плохо ( польск.).
– Мальчишка к трактирщику прибежал, – зло буркнул в ответ Хольмстрем. – Кричит: «На площади москали ассасина поймали!», или что-то вроде того. У них, евреев, своя почта, получше королевской эстафеты работает. Мы сразу и догадались, что это ты, дурак несчастный, попался, больше некому! Честно говорю, Йохан, я б бросил тебя к чертовой матери и смылся из города!..
– Спасибо, Ханс, ты настоящий друг…
– Подожди! Но поляки наши усищи свои тараканьи встопорщили, саблями забряцали: «Мы своих не бросаем!», «Москалям на погибель!»… Вот и получили себе – «на погибель», вон, побитые все, как псы после драки…
– Проше пана, оно того стоило! – оживился прислушивавшийся к их разговору Собаньский; ходивший со шведскими войсками под Полтаву, он неплохо понимал и изъяснялся на языке своих союзников. – Пан Крузе, разумеется, повел себя неосмотрительно, но как честный и достойный рыцарь! Для шляхетского гонора было бы невыносимо, что москали рвут его с дыбы, а мы не пришли на помощь!
– Вот и пришли, и что получили? – резонно заметил Хольмстрем. – Осмелюсь напомнить, что мы собирались завтра отправиться к нашему славному королю, и нам было что ему сообщить! А теперь московиты рыщут по всем дорогам, а с ранеными, на заморенных конях и без припасов нам далеко не уйти…
– Так есть, пся крев! – пан Собаньский сокрушенно поник головой и принялся ерошить пятерней свою свалявшуюся под шапкой густую чуприну. – Придется идти на фольварк [20] и сидеть там тихо, как мыши, пока москали всей силой не выступят в поход. Но потом нам не обогнать их: все дороги в Бессарабии будут забиты их войсками…
Йохан вдруг порывисто вскочил, осененный внезапным решением:
– Значит, нужно обогнать их и выступить немедля! Одиночный всадник легче сможет миновать разъезды московитов и проще прокормит коня в дороге. Добрая карта, звезды и Божья милость укажут путь от колодца к колодцу…
20
Фольварк – помещичья усадьба, хутор.
– Пан Крузе желает сказать, что он поедет к королю один? – пылко возмутился Собаньский. – Шляхетский гонор…
– Мой благородный и доблестный польский друг, – Йохан сознательно подобрал самые напыщенные эпитеты, зная, как падки на лесть польские шляхтичи. – Вы уже покрыли свою дворянскую и офицерскую честь славой, когда спасли меня от смерти и так бесстрашно сражались! Ваш союзнический долг перед шведской короной исполнен, пан Собаньский, никто не посмеет упрекнуть вас! Вы и храбрые солдаты ваши заслужили отдых, пока не заживут раны.