Первая императрица России. Екатерина Прекрасная
Шрифт:
Несколько десятков офицерских жен, осмелившихся выступить в поход за своими мужьями, когда царь открыто взял с собою «супружницу», составляли импровизированный «двор государыни Екатерины Алексевны». В большинстве своем это были грубые, не имевшие ни малейшего представления о европейском этикете, безграмотные мелкопоместные дворянки из Малороссии и России. Тем не менее они были наделены простонародным великодушием и не лишены естественной красоты и женственности. Последнее, впрочем, в первую очередь из-за своей молодости: старшим из спутниц Екатерины было едва за тридцать, а младшим, наверное, – лет по шестнадцать-семнадцать. Следуя на переходах за названной царицей, они добровольно исполняли обязанности ее служанок и фрейлин. Екатерина с невольной улыбкой думала о том, насколько дико и странно смотрелись в глазах иноземных офицеров фрейлины в вышитых крестьянских сорочках и домотканых юбках, по-бабьи повязанные
На бивуаках офицерши помогали Екатерине управиться с ее небольшой поклажей и нехитрым походным туалетом. После, наскоро поклонившись «сударыне Катерине Алексевне» в пояс, они спешили на разные концы лагеря, чтобы провести ночь со своими мужьями, усталость которых от вседневных воинских трудов они могли облегчить лишь своей лаской и добрым словом, а сами ничего не просили взамен. Эти молодые женщины любили своих капитанов, поручиков, секунд-майоров и подполковников той самоотверженной и покорной любовью, которая всегда удивляла и восхищала Екатерину в женщинах чужой ей северной страны. К услугам названной царицы на ночь оставались неизменная еще с Санкт-Питербурха служанка Фима Скоропадская, дальняя родня украинского гетмана, да одна или две женщины, супруги которых получили назначение в караул. Они неприхотливо располагались поблизости в простой солдатской палатке на ворохе сена, если таковое удавалось достать, а то и просто на голой земле.
Петр Алексеевич разделял с Екатериной ложе не каждую ночь. Она знала, что он может и не прийти вовсе и до рассвета, погруженный в свои думы, бессонно мерить широкими шагами спящий стан своего войска. Силы этого человека были поистине неисчерпаемы. А быть может, и не силы вовсе, а непреклонная железная воля заставляла его огромное жилистое тело не чувствовать усталости и лишений, разделяемых с последними из его солдат. Так, по крайней мере, казалось Екатерине, которая порой боялась, порой не понимала своего царственного возлюбленного, но всегда уважала его и восхищалась им.
Они вышли из шатра рука об руку, словно ближайшие друзья или наивернейшие сподвижники – огромный, словно титан, государь рождающейся в муках великой державы и маленькая женщина из разоренного войной далекого ливонского города, которую он избрал себе в жены. Петр сам позвал Екатерину присутствовать на ночном военном совете, и она повиновалась без вопросов: великий государь ничего не делал напрасно! Преображенцы в седых от пыли кафтанах, охранявшие вход, воспряли, словно сбрасывая с широких плеч свинцовую усталость марша, и чеканно вскинули фузеи «на караул». На примкнутых четырехгранных штыках зловеще сверкнули отблески пламени, словно потеки огненной крови. Перед шатром ярко пылали факелы, их держали в руках мрачные гвардейцы, полукольцом окружавшие место совета. Екатерина мимоходом пожалела бедолаг, вынужденных, вместо того чтоб забыться крепким солдатским сном, служить своему царю живыми шандалами.
Военачальники петровской армии в многозначительном молчании обступили разложенную прямо на траве карту. Екатерина узнала старика фельдмаршала Шереметева, грузно сидевшего на походном стульчике с угрюмо насупленными кустистыми бровями и багровым от загара лицом. Красавец Репнин полулежал на траве, опершись на локоть, и невесело покусывал сухую травинку. Иссохший, словно мумия, Вейде держался бодрее их обоих: привыкший к лишениям в долголетнем шведском плену, он меньше страдал от жажды, а долгожданная свобода придавала ему сил. В кучке российских военных выделялся партикулярным камзолом дородный и круглолицый человек лет сорока с быстрым цепким взглядом и деликатными манерами – подканцлер и секретарь Посольского приказа Петр Павлович Шафиров. Он был одним из главных архитекторов пестрой коалиции государств и народов, выступавших ныне под скипетром русского царя против Оттоманской Порты.
Иноземные офицеры держались в стороне, плотно сбившись настороженной и враждебной кучкой. Эти важные упитанные щеголи в богато отделанных мундирах и пышных париках о чем-то оживленно и недобро переговаривались вполголоса, и на их мясистых лицах читалось недоброе.
– Виват, господа совет! – негромко поприветствовал генералов Петр Алексеевич. Екатерина, несмотря на тяжело сидевший в ее чреве плод, сделала перед ними книксен настолько изящный, насколько позволяло ее нынешнее положение. Благо отразившаяся на ее выразительном личике мучительная гримаса в сумерках могла сойти за приветливую улыбку. В глазах на мгновение потемнело, и молодая женщина как можно непринужденнее оперлась о руку Петра, чтобы никто не заметил
– Благоволи присесть, Катерина Алексевна! Нечего тебе в тяжести стоймя торчать…
У Аникиты Репнина на один только миг масленисто вспыхнули красивые миндалевидные глаза, припухшие от пыли и утомления. Он упруго поднялся, подхватил фельдмаршальский стульчик и галантно пододвинул его Екатерине. Тощий Вейде снял шляпу и несколько деревянно, но почтительно склонил голову, а круглый подканцлер Шафиров поклонился так низко, что стала видна изрядная лысинка на темени.
Иностранцы переглянулись и тоже расшаркались в политичных поклонах: куда более умело, но отнюдь не столь искренне.
Екатерина с благодарной улыбкой опустилась на жесткий шереметевский стул и приникла плечом к бедру стоявшего все так же непреклонно Петра Алексеевича.
– Извольте доложить диспозицию, господин генерал-фельдмаршал! – требовательно и даже жестко обратился царь к Шереметеву.
– Государь, баталии еще нет, а войско уже великую конфузию от жары и перво-наперво от жажды терпит, – с болью в голосе начал Борис Петрович. – Ежели на переходе до Прута менее трети людей и лошадей потеряем, почту сие чудом Господним. Сегодня снова десятью верстами менее, чем давеча, прошли. Ежели дальше так будет – еще три, а то и четыре дневных перехода остаются нам до реки… А вдруг если не сдюжают люди и ложиться начнут?
– Уже ложатся, и, пуще того, жизни себя лишают, – мрачно и дерзко добавил Аникита Репнин, бесстрашно сверкнув на царя глазами. – Ранее все больше рекруты желторотые в грех этот смертный впадали с жажды да с устали, ныне же и ветераны начали! Сего дни в моей дивизии артиллерийский премьер-майор Рожнов закололся. Ты ведаешь его, государь, за Полтаву его шпагой вызолоченной жаловал. Так он шпагу ту с матерной бранью изломал да обломком себя по горлу и чиркнул, по самой жиле. Покуда кровь из него вся не утекла, он тебя исступленно лаял, великий государь. На смерть-де ты нас в пустыню адову привел, и зверь-де ты лютый.
Петр слушал, низко опустив большую черноволосую голову и стиснув оплетенные взбухшими венами кулаки.
– Диспозицию желаю знать, Борис Петрович, – со сдержанной угрозой повторил он. Однако Шереметев, доведенный до крайнего раздражения зрелищем бессмысленной гибели войск, не сменил манеры.
– Нету диспозиции более, государь! – резко бросил он. – Какую диспозицию знать желаешь, ежели люди как мухи мрут, а кто не помер – едва тащатся? Лошадей пуще того теряем. Я в своей колонне только сегодня до тридцати повозок с провиантом и всяким воинским припасом бросил, чтоб пушки да зарядные ящики везти… Давеча ордер-де-баталия [23] авангардию [24] догнала, ты своими очами должен был видеть! Смешалось все… А потому что господа генералы фон Алларт и фон Денсберг, тобою туда поставленные, бросив дивизии свои, в обоз уехали, к шатрам тенистым да винам прохладным! И от казаков да черкасов [25] , что вперед тобою посланы, лишь вред войску великий. Они колодцы, какие находят, своим коням до дна вычерпывают, донесений же об обсервации никаких не шлют. А как изругаешь за негодяйство сие полковничишку которого, донского либо малороссийского, так он прямо в глаза тебе уйти грозится, и страха не имеет! Чуют казачки, что надобны они нам более, нежели мы им! Вояки они добрые, спору нет, но самоуправцы и бунтари лютые, кат [26] по ним плачет… Их воровским произволом до сего часа не имеем мы и точных известий о неприятеле, бредем, как в тумане! Вот, Петр Павлыч своими посольскими хитростями доносит о войске султанском более, чем казаки да авангардии наши…
23
Ордер-де-баталия – главные силы армии, термин Петровской эпохи.
24
Авангард – передовые части армии.
25
Черкасы – принятое в XVII в. – начале XVIII в. в России наименование украинских казаков.
26
Кат – палач.