Первая императрица России. Екатерина Прекрасная
Шрифт:
– А ты, служивый, стало быть, Петра Алексеича сопаткой своей от лютой смерти заслонил? – не без иронии спросил офицер.
– Так точно! – радостно вытянулся капрал, предвкушая награду.
– А не пошел бы ты, болван… умыться! Шпагу оставь! – внезапно раздраженным тоном произнес офицер и добавил, обращаясь то ли к Йохану, то ли к самому себе: – Мало что в толпе приключиться может? Прибьют сдуру невинного человека и волокут его, как вора али убийцу. Эй, братцы гренадеры, – кликнул он ближайших солдат. – Примите-ка у доброхотов этого молодца да держите твердо. Сиих доброхотов – гнать в шею! Нашлись спасители отечества на мою голову…
Несколько крепких парней в синих с красным прибором мундирах Семеновского полка и высоких митрах-гренадерках [13] в
– Герр офицер, я гамбургский купец Шульц! Я хотел приветствовать обручение Его Величества царя Петера и учинить салютацию шпагой! Эти варвары вообразили невесть что и набросились на меня, как дикие звери! Я требую отпустить меня!..
13
Головные уборы, носившиеся в петровской армии отборными гренадерскими ротами армейских и гвардейских полков.
– Вы не в той позиции, чтобы требовать, герр Шульц, – на вполне сносном немецком ответил офицер. – Дело слишком серьезное. Я прикажу препроводить вас к коменданту. Он пусть и разбирается!
Йохан не смог сдержать горькой кривой усмешки. Очевидно, знакомство с прославленным мастерством московских палачей не отменялось, а всего лишь немного откладывалось. В кармане его кожаного дорожного колета действительно лежала подорожная на имя некоего Мартина Шульца, купленная за шестьдесят талеров у «надежных людей» в Данциге, однако о методах, которыми московские «начальные люди» привыкли «разбираться» в серьезных делах, он был достаточно наслышан за годы плена: все те же дыба, кнут да клещи… Вот и пришла к своему безвестному и бесславному концу немудреная жизнь Йохана Крузе, дерзкого парнишки из лена Уппланд, который много лет назад пошел за вербовочным значком. Ставшего рабом солдатского долга и потерявшего то, что терять ни за что не следовало: любовь кареглазой Марты из Мариенбурга. Оставившего свою Марту то ли наложницей, то ли служанкой, то ли женой дикого восточного тирана, который мучает ее даже в церкви. И не сумевшего убить единственного человека, которого он сейчас действительно начал ненавидеть лютой и деятельной ненавистью, – страшного царя Московии Петра.
Йохану не было страшно. Он слишком часто смотрел в глаза опасности, чтобы бояться того, что еще не началось. Он знал – страх придет потом, вместе с болью, и не сомневался – рано или поздно его обязательно сломают. В этом нет стыда: ломают всех, тем более изощренные московские палачи. Чтобы выдержать пытки, надо быть святым. Йохан Крузе – не святой, но, по крайней мере, он постарается заставить их попотеть, прежде чем они вырвут из его окровавленного рта первое слово! Он даст своему старому боевому товарищу Хансу Хольмстрему и своим новым польским друзьям достаточно времени, чтобы скрыться. А они сумеют достойно отомстить за него. Марте, наверное, ничего не расскажут. Не страшно. Он сам расскажет ей все, когда дождется ее там… Он хорошо умеет ждать!
Двое здоровенных гвардейцев держали Йохана за руки, вроде бы почти добродушно, но вырываться было бесполезно: затрещат кости! Молоденький румяный субалтерн [14] с едва пробивающимися котячьими усиками (офицерик явно хотел подражать своему обожаемому монарху), которому подполковник приказал доставить Йохана к коменданту, шагал следом, держа наготове заряженный пистолет, а под мышкой – главную улику, шпагу Йохана. Восьмеро гренадеров-семеновцев с фузеями наперевес маршировали по двое слева, справа, спереди и сзади, оглашая узкие яворовские улочки согласным топотом солдатского шага и бряцанием оружия. Редкие прохожие поспешно сторонились перед конвоем, бросая на несчастного пленника с разбитым в кровь лицом быстрые взгляды, исполненные любопытства и порою сочувствия. «Здешние люди свободнее и смелее московитов, – думал Йохан. – Они смеют жалеть обреченных!»
14
Субалтерн – младший офицер.
– Эй, конные, объезжай, дай дорогу государеву делу! – вдруг зло и растерянно закричал офицерик и выскочил перед маленьким отрядом, размахивая руками. – Куда прешь, скотина-латина?! По-нашему понимаешь али нет?!
Пятеро или шестеро всадников, весело смеясь и непринужденно переговариваясь по-польски, шагом ехали навстречу конвою. Весеннее солнце, выглянувшее из-за островерхих крыш, светило им в спину, а гренадерам и Йохану – в глаза, и подробности терялись, но по очертаниям пленник мог судить, что это настоящие польские дворяне-шляхтичи. Такие не дадут дороги, возможно, даже под угрозой оружия: иначе их хваленому на весь мир «панскому гонору» будет нанесен непоправимый урон. «Хорошая потасовка была бы мне очень кстати…» – подумал он, незаметно напрягая мышцы для отчаянного броска.
– А ну стой! – молоденький офицер чеканно выбросил вверх согнутую в локте руку, и гренадеры замерли как вкопанные.
– Товсь, кладь! – выкрикнул юноша, и фузеи послушно взлетели к плечам, а на поляков недобро глянули черные глазки ружейных дул.
– Огня! – рявкнул вдруг по-польски другой голос, властный и зычный, и грянули выстрелы. Всадники в упор палили по солдатам из спрятанных под плащами пистолетов. Несколько семеновцев повалились в пыль молча или с мучительными стонами. Остальные разрядили по нападавшим ружья, но внезапность ошарашила даже этих вышколенных гвардейцев, а солнечные лучи слепили глаза, и пули пропали даром. Конные дали шпоры лошадям, прянули вперед, зловеще сверкнули кривые сабли… Юный субалтерн, который только сейчас оправился от неожиданности, выпалил из пистолета – конь под ближайшим врагом вздыбился и грянулся на круп. Всадник ловко бросил стремена, соскочил на землю и кинулся в рукопашную…
Солдат, державший правую руку Йохана, вдруг с каким-то сипением выхаркнул сгусток черной крови, разжал руки и завалился вбок. В груди у него дымилась черная рана. Второй, здоровенный и сильный, как бык, но, видимо, не больно сообразительный деревенский увалень, на миг опешил и вытаращился на упавшего товарища… Этого мгновения Йохану хватило, чтобы развернуться к здоровяку лицом и, растопырив рогаткой указательный и средний пальцы свободной руки, ткнуть его прямо в эти беззащитно распахнутые удивленные глаза. Парень истошно взревел и прижал ладони к лицу. Йохан вырвался, схватился за эфес шпаги конвоира, выдернул ее из ножен и со всей силы припечатал незадачливого силача эфесом по темени. Убивать он больше не хотел никого, кроме одного человека во всем мире – царя Петра!
Вокруг кипела отчаянная схватка конных с пешими, и сабли лязгали сверху вниз о штык или о ствол фузеи, а польские и русские ругательства мешались с храпом лошадей и криками раненых. Йохан видел, как ближайший гренадер умело поддел на штык и сбросил с седла польского всадника. Другой верховой повернул на победителя коня, очень легко, словно мимоходом, отмахнул саблей – и голова солдата вместе с островерхой шапкой закувыркалось в пыли. Только потом, конвульсивно дергаясь, рухнуло большое тело…
Молодой офицер бросился на Йохана со шпагой. В бешеной круговерти боя он твердо помнил приказ – ни за что не выпускать арестанта. Пружинисто припав на правое колено, юноша сделал энергичный длинный выпад клинком, который мог бы проткнуть менее опытного противника, чем Йохан, насквозь. Но бывшего лейб-драбанта этот усердный, как в школе фехтования, укол в низкой квинте [15] скорее насмешил бы, будь у него немного больше времени… Не для того, чтоб убить начинающего юного служаку, а чтоб успеть спасти его глупую жизнь, прежде чем до него доберется кто-нибудь из поляков. Презрев все фехтовальные школы и позиции, как это не раз бывало в бою, Йохан обратил бешеную энергию своего смертельного визави против него самого. Он просто слегка отступил в сторону, увернувшись от удара, а когда офицерик по инерции пролетел мимо, не совсем уважительно, но веско поддал ему в зад сапогом. Субалтерн растянулся во весь рост, а Йохан хищным зверем прыгнул на него сверху и несколько раз ударил гардой эфеса по затылку – пока московит не перестал брыкаться…
15
Квинта – пятая позиция в фехтовании.