Первая любовь
Шрифт:
— Глебушка, ты что нос повесил? — сразу считала мое состояние Маша. — Устал, наверное? Надо тебе поспать, а то как же ты завтра работать будешь?
Я сделал над собой усилие и улыбнулся ей:
— Раза в три производительнее, чем обычно. Я, вообще, завтра как на крыльях летать буду. Маш, мне для тебя хочется горы свернуть! Только, вот… расскажи, какие?
Она широко распахнула свои чУдные глазки:
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, у тебя же есть мечты, желания? Где бы ты хотела побывать?
— А… — она потупилась. — Ну, вот твоя идея про море — мне очень понравилась… А пока мы копим деньги, можем съездить опять на ту тарзанку…
Поехать с Марусей на море — да, это было бы просто шикарно. Только не автостопом, конечно. Как приличные люди, на поезде. А вот насчет палатки я не так категоричен. Нашли бы укромное место, где нам никто не помешает…
— Точно! Надо прорепетировать поход. Помнишь, мы хотели с палаткой на природу?
Она неуверенно кивнула:
— Я еще никогда не бывала в походе.
— Со мной у тебя много чего впервые, — не без гордости согласился я. — И это так приятно, Манюсь.
— А ты был… в театре?
Тут пришла моя очередь смущаться. Конечно, мы бывали в городе иногда, но в основном решали насущные практические вопросы. В одну из таких поездок родители ходили на спектакль, мне тоже предлагали, но я решил, что это будет слишком скучно и предпочел кино про супергероев.
— Значит, я тоже смогу показать тебе кое-что непривычное! — обрадовалась Манюся. — Помнишь, ты же обещал заехать ко мне в N-ск перед отправкой в армию? Теперь уж ты обязательно должен сдержать слово! Я ведь… твоя… девушка… — она словно пробовала эти слова на вкус, и он, кажется, смущал ее, но в то же время она так широко, так светло улыбалась.
Это грело мне душу.
— Моя девушка… — повторил я шепотом. — Моя Машенька…
Я вздохнул, одновременно переживая из-за того, что сейчас, в этой тишине деревенской ночи, под сенью яблони возле моего дома Маше нравится быть моей девушкой. Ей приятны мои объятия и эта глупая болтовня о наших взаимных чувствах, но станет ли она так же радоваться, когда приведет в театр своего деревенского парня, который понятия не имеет, как там себя вести, когда хлопать, да и одет не пойми как.
— Ты опять о чем-то печалишься! — заметила Манюся.
— У меня нет костюма в театр.
Она пожала плечами:
— Пойдешь в джинсах. Там нет никакого строгого дресс-кода.
Я кивнул со вздохом.
— Глеб! Ты совершенно напрасно переживаешь! У Дениса есть куча модной одежды и какой-то там невероятно дорогой кофе в зернах, но он все равно мизинца твоего не стоит. И никогда он не станет мне и вполовину так важен, как ты.
Я улыбнулся. Она права, все это наживное. Что я, не заработаю себе на костюм или не справлюсь с театральным этикетом ради моей Маруси? Главное —
Мы долго сидели на той лавочке, обмениваясь признаниями, планами и мечтами. И, конечно, целуясь. Машенька еще несколько раз пыталась прогнать меня домой, говоря:
— Ну как же ты? Мне-то что, я утром высплюсь, а у тебя хозяйство…
Но я был непреклонен в своем стремлении провести с нею все возможное время и сдался, только когда она сама стала слишком широко зевать и слишком медленно моргать. Небо на востоке уже заметно посветлело. Я проводил Машеньку до двери и долго целовал ее на крыльце, не в силах оторваться, в страхе, что вместе с этой волшебной ночью закончится и мое так долго жданное счастье.
В конце концов, она убежала, а я вернулся в свою комнату, но сна не было ни в одном глазу. Я полежал в кровати минут двадцать, а потом махнул на все рукой, опять вышел и по привычной уже траектории забрался в спальню своей девушки. Она, конечно, спала, как ангелочек. Нежное беленькое личико в полупрозрачных веснушках было прелестно и безмятежно. Я не стал ее будить, только поцеловал тонкие пальчики, беззащитно лежавшие на подушке, и опустился на пол возле Машиной кровати. Буду охранять ее сон…
Переполох начался еще в доме Сорокиных. Видимо, Кирилл проснулся сам, а нас с Манюсей разбудить не смог и пошел к маме, а она заглянула к нам. Я уже не помню, чей именно голос разрезал мой сон — Машин или ее матушки, но потом меня, кажется, строго отчитали и отправили вон из комнаты тем же путем, что я в ней оказался. Через окно.
Дома ждал еще более суровый прием, чем в гостях. Батя выгнал всех, зашел в нашу с Федосом комнату и стал вытаскивать из брюк ремень:
— Ты где шляешься по ночам, паскудник?
— Бать, ты же не серьезно? — возмутился я. — Я давно не ребенок, чтоб меня пороть!
— Ничего… — пробормотал он со злостью. — Восемнадцати еще нет, имею право…
— Так через две недели будет, бать!
— Вот будет — и гуляй на все четыре стороны, дурья твоя башка!
— Да что я такого сделал-то?
Не в первый раз я дома не ночевал, но прежде отец так не реагировал.
— Он еще спрашивает! А ну признавайся, спортил девку?
— Чего?!
— Машку соседскую, с ней был?
— С ней. Только я ее пальцем не трогал, бать, клянусь! Ну, то есть, целовались, конечно, ну и все!
— Клянешься? — махом остыв, отец нахмурил бровь. — А ну-к, перекрестись!
Я вздохнул и сделал то, что он просил. Я отнюдь не был так религиозен, как мои родители, но все равно имел уважение к крестному знамению, не стал бы богохульствовать, и он это знал.
— Ну ладно, — крякнул отец и стал заправлять ремень обратно в штаны. — Но чтоб и впредь…