Первая просека
Шрифт:
— Нет! — возразил Гайдук. — Тоди и мене з ним до кучи заарештуйте. Нашей вины поровну.
В это время в дверь постучали и вошел Ставорский. Откозыряв, он доложил, что прибыл «по вашему распоряжению».
Разговор со Ставорским ничего нового не прибавил к тому, что уже было выяснено у Гайдука — тот давал те же объяснения, ссылался на те же, что и Гайдук, инструкции «звыше».
— Хорошо, идите работайте, — сказал Платов. — А вы, Петр Сергеевич, останьтесь, — обратился он к начальнику горотдела НКВД.
Посетители ушли. Секретарша внесла газету.
— Что такое? — Платов впился в первую полосу: с нее в черной рамке смотрел Максим Горький. — Петр Сергеевич, Горький умер!.. Какая невосполнимая и тяжелая потеря!..
Он углубился в чтение.
— Слушай: предсмертные слова Алексея Максимовича: «Будут войны…», «Надо готовиться». Чувствуешь, о чем он думал в последнюю минуту? «Надо готовиться» — это завещание нам, коммунистам…
— Так она, война-то, уже идет, Федор Андреевич. Разве это не война — сегодняшний пожар?
— Конечно, война, но война малая, — возразил Платов. — Горький имел в виду большую — возможно, всемирную войну.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
В конце ноября тридцать шестого года в Комсомольск из Хабаровска пришел первый пассажирский поезд. Захар и Настенька были на митинге, посвященном этому событию, и уже торопились на грузовик, как вдруг их окликнул Каргополов. С ним шел дядька с черной бородищей, одетый в стеганку, валенки и старую казачью папаху.
— Он? — Каргополов указал на Захара.
Синие молодые глаза на широком продубленном лице засияли, как озера.
— Он, чертяка!.. Ну, здорово, Захар! — прогудел молодой бас.
— Гриша! Агафонов?! — Захар кинулся к нему, они обнялись. — Гром бей, не узнал бы, встреть на улице! Да ты откуда? Почему в гражданском? Зачем отрастил бородищу?
— Для тепла холил. Скоро сбрею. — Агафонов привычным движением разгладил бороду и усы, продолжая по-ребячьи улыбаться. — А я, знаешь, как нашел тебя? Вот товарищ секретарь горкома комсомола назвал в речи твою фамилию как лучшего стахановца. Думаю, дай спрошу после митинга: кто это такой Жернаков? Уж не наш ли? Не из кавшколы, не из моего ли отделения?
— Где работаешь? Куда держишь путь? И почему у тебя такой полуказачий вид? — засыпал его вопросами Захар.
— Там, где работал, уже не работаю, — отвечал Агафонов. — Путь держал до Комсомольска как почетный пассажир первого поезда, а на полуказачью форму перешел ровно два года назад.
— Сидел? — сообразил Захар.
— Как есть два года, — отвечал Агафонов. — Строил вот эту дорогу… Год — как все, год «бэка» — бесконвойным. А получил три года. Уразумел?
— Значит, досрочно? А за что получил?
— История длинная. Короче — служил в конно-механизированном полку, сфотографировался как-то у бронемашины, как, бывало, с конем, послал карточку домой… Вот и все! Пришили разглашение военной тайны — кто-то из хуторян стукнул в органы.
— Остановился-то где?
— Пока в вагоне вещички. Думаю устраиваться в Комсомольске.
— Так тогда вся статья ко мне! — воскликнул Захар. — Настенька, ты помнишь этого бородача? Ты ведь его должница…
Настенька улыбнулась.
— Глаза знакомые, а так не могу представить себе, каким вы были в кавшколе. А почему должница?
— Потому что он отпускал меня к тебе на свидания в урочное время, можно сказать, брал грех на душу.
— А я-то вас знаю, — тепло сказал Агафонов. — Корольков знакомил меня с вами, помните? На выпускных конноспортивных соревнованиях.
— Постойте, постойте, это не вы упали тогда во время прыжка через бугор?
— Не бугор, а «банкет»! — Агафонов широко улыбнулся — видно, воспоминание согрело ему душу. — Да, это я полетел. Понимаешь, — обратился он с живостью к Захару, словно их и не разделяло четыре с половиной года разных путей-дорог, — понимаешь, раньше времени поднял своего Партера, можно сказать, подвел его. Ну он, понятно, не сумел взять «банкета», скользнул передними копытами по обратному откосу и загремел через голову. Я, наверное, метров на пять дальше него улетел. Но даже синяка не было!
— Теперь я вас вспомнила, — говорила Настенька. — С вами тогда блондиночка тоненькая была. Кажется, студентка из зернового.
— Так точно, Зиночка, моя жена.
— А где она сейчас?
— Агрономом работает в Волочаевке. Вот, думаю устроиться здесь, получить комнатушку, тогда и переведу ее сюда, в совхоз Наркомзема.
— С Васей Корольковым не переписываешься? — спросил Захар. — Понимаешь, Настя везла адрес и где-то потеряла его.
— Адрес есть, но не переписываемся. — Лицо Агафонова посуровело. — Не хочу навлекать на него беду, еще пришьют ему связь с заключенным… Он служит в Никольск-Уссурийске, в восемьдесят шестом кавполку.
Вещей у Агафонова оказалось негрузко — новенький чемодан и какая-то небольшая скатка, обмотанная потертым байковым одеялом.
Когда уже въезжали в город, Агафонов спросил Захара:
— Ты чего пьешь?
— В смысле этого? — Захар щелкнул себя пальцем по кадыку. — В основном — ничего. Винишко иногда, по великим праздникам.
— А я, брат, на трассе спирт научился глушить. На морозе шибко помогает. Жбанчик везу с собой. Или вина возьмем?
— Конечно, вина, — вступилась Настенька, — как раз новочеркасский долг отдам вам… за свидания с Захаром.
— Слово хозяйки — закон, — улыбнулся Агафонов. — Только возьму я. Грошей у меня много, два года финчасть откладывала заработок на мой счет, на руки не давала. Да еще премии были.
Жернаковы теперь одни занимали целую квартиру.