Первая просека
Шрифт:
— Убитые, — сказал Агафонов, кивнув на брезент.
Никогда еще не было Захару так жутко, как сейчас, при виде этой шеренги недвижно лежащих ног. Еще сегодня утром эти люди стояли в строю. Еще час назад они яростно нажимали на рычаги пушек и пулеметов, на педали машин — и вот уже ничего больше не делают и никогда не сделают. Скоро они навеки лягут глубоко в землю, чтобы превратиться в тлен.
Долго еще эта скорбная картина бередила душу Захара, отзываясь болью в сердце. Говорил ли он с кем-нибудь, делал ли что-либо, а перед глазами вдруг четко-четко возникала шеренга запыленных краг и ботинок с торчащими кверху носками…
Врачебный осмотр продолжался не более минуты.
— Легкое продувание, — сказал врач медсестре.
Когда кончилась процедура, врач снова подошел к Захару.
— Как слышите? — громко спросил он.
— Левым почти нормально, правым ничего не слышу.
— Не отчаивайтесь, скоро пройдет. По утрам будете приходить на процедуры.
Бой закончился глубокой ночью. Утром стало известно: враг разбит наголову. Вершины Заозерной и Безымянной были как будто срезаны. На поле осталось более шестисот трупов японских солдат и офицеров, множество разбитых пулеметов и орудий. Но в части недосчитывалось немало танков. Два экипажа сгорели вместе с машинами. Двадцать три человека были убиты, сорок три ранены и контужены.
Захар был в палатке санчасти, когда в просвете полога показалась голова Агафонова:
— Что? — спросил Захар.
— Кавалеристы стоят по соседству! Сейчас слышал ржание коней — вон там, вверх по речке.
— А может, это не кавалеристы, а кто-нибудь ехал на подводе? — усомнился Захар.
Они пустились бежать длинными прыжками по галечному берегу речушки, делающей поворот в зеленом коридоре ивняка.
Но вот речка выпрямилась, и они увидели лошадей, а вокруг них голых людей.
— Ясно, купают! — крикнул Захар.
Захар и Агафонов дождались, когда красноармейцы стали выводить коней из воды, и спросили крайнего, какой это полк.
— Его величества первый гренадерский, — весело щуря узкие глаза, ответил тот.
— Нет, серьезно. — Захар подошел ближе, ласково похлопал коня по мокрой шее. — Мы ищем своего товарища, конника.
— А как его фамилия?
— Корольков. Старший лейтенант Корольков.
— Такого что-то не знаю. Ребята, — крикнул конник, — кто знает старшего лейтенанта Королькова?
— Во втором дивизионе есть Корольков, только он не старший лейтенант, а капитан, командир первого эскадрона, — отозвался голос с речки.
— Вон отсекр дивизиона по комсомолу знает, — сказал красноармеец с узкими глазами.
Захар заприметил в воде смуглого сухопарого красноармейца и подошел к речке.
— Слушай, товарищ, подойди сюда на минутку, — позвал он.
Тот легко вскочил на мокрую спину коня, подъехал к берегу.
— Что такое?
— Будь другом, объясни нам, как найти Королькова? Мы из танковой части, по соседству стоим. Пять лет не видели дружка…
— Тут с километр будет, проплутаете долго, — задумчиво сказал отсекр. — Ну уж так и быть, браткам-танкистам надо помочь. Хорошо вчера вы давили самураев. Побитых много у вас?
— Двадцать три. Шестеро сгорели вместе с танками.
— У нас поболее будет. Что сказать-то Королькову, если он живой?
— Скажите, Агафонов и Жернаков ждут…
— Пожалуй, надо все-таки подседлать, по лесу ехать.
Он быстро оделся, отвел коня к коновязи. С завистью наблюдал Захар за тем, как он расторопно седлал коня, ловко вскочил в седло, с места взял крупной рысью.
Томительно тянулось время, пока Захар и Агафонов ожидали вестей из второго дивизиона.
— А вдруг убит или ранен? — думал вслух Захар.
— И то возможно, — соглашался Агафонов. — Бой был нешутейным.
Они не сводили глаз с того перелеска, в котором скрылся конник. Там долго никто не появлялся, а друзьям казалось, что они ждут уже целый час. Наконец из зарослей выскочил знакомый всадник. Не сбавляя рыси, он подскакал к ним, радостно сообщил:
— Нашел! Что же сразу не сказали, что вместе курсантами служили? Он аж подпрыгнул, когда услышал! Сейчас прискачет.
Не прошло и пяти минут, как из перелеска вылетел всадник на высоком рыжем коне. У палаток он осадил коня, спросил о чем-то и пустил скакуна рысью к берегу, где сидели Захар и Агафонов. Они встали, одернули гимнастерки, не спуская глаз с приближающегося всадника. Знакомая посадка! Да, это Вася Корольков! И как же он весь слился с конем, как ловко сидит! Еще издали разглядели его лицо, загорелое до черноты, а когда-то было, как у девушки, нежным, белым. Плотная фигура затянута в кавалерийские ремни, слева — клинок и полевая сумка, справа — пистолет. До боли знакомая старым конникам командирская экипировка.
— Братцы, вы ли это?! — закричал Вася, на ходу соскакивая с коня. На глазах вдруг блеснули слезы.
Трудно видеть мужские слезы, даже если это слезы радости…
Корольков долго тискал друзей в своих объятиях. Конь терся мокрым храпом о его спину, лязгая передним копытом по гальке.
Потом отошли к голой колодине-выворотню, принесенной разливом реки, и уселись рядком.
— Ну, кто бы мог подумать, кто бы мог подумать!.. — время от времени восторженно восклицал Корольков. — Встретиться — и где!.. — Он отпустил подпруги коню, достал из переметной сумы офицерского седла флягу, круг колбасы, полбуханки хлеба, три солдатские кружки.
— Принимай, Захар, у дивизионного каптенармуса выпросил ради такого случая.
— Это добре! — крякнул Агафонов, потряхивая флягу. — Спирт?
— Спирт. Давай, Гриша, орудуй.
Выпив, ударились в воспоминания. Кого и чего только не вспомнили! И смешное, и горькое, и радостное, и печальное. За эти два часа перед каждым прошла вся его жизнь.
Когда настало время расставаться, Захар попросил:
— Вася, дай я хоть посижу в седле.
— А чего же! — Корольков охотно подал повод. — И добрый же конь, братцы! Никогда еще такого не было у меня, от комдива перешел ко мне. Второй год езжу.