Первая просека
Шрифт:
— А драться-то негоже, — первым молвил Гурилев, косясь на бригадира. — Сегодня звеньевого отлупил, а завтра начнешь раздавать оплеухи рядовым сплавщикам.
— Это мы по-свойски, по-домашнему, — примирительно сказал Алексей. — Он у нас лентяй и бестолочь, ну, отец и велел, чтобы я за ним присматривал. У нас дома никто плохо никогда не работал. А этот вот, лопоухий, всегда отлынивает.
Немного времени спустя Захар узнал, что братьев Самородовых послал на Дальний Восток отец. В той деревне, где жили Самородовы, мужики испокон веку, гонимые великой нуждой, занимались отхожим промыслом: одни подавались на юг, в хлебные места, плотничать, столярничать или класть печи; другие шли на север — плоты гонять, корабли строить, а зимой занимались извозом: ходили с обозами за сотни километров от родной деревни. Таким же порядком отец снарядил сыновей на Дальний Восток, наказав вернуться с хорошим заработком: нужно было новую избу рубить, да и подходило время женить сыновей.
Иванка, конечно, не уехал, как грозился он брату. Утром залом разобрали. Работала вся бригада во главе с Алексеем. Скобами соединили две вереницы бревен, огораживающие фарватер от заводей и ненужных рукавов. Дело не обошлось без новых происшествий — двое с головой окунулись в воду.
А потом полетели дни, похожие один на другой, как близнецы. Все втянулись в работу, хотя многие до этого никогда не занимались физическим трудом. Правда, в бараке уже не слышалось такого возбужденного шума, как в первый день, — с непривычки все смертельно уставали. Один Гурилев был неугомонным, но и ему не всегда хотелось балагурить. По вечерам в бараке вокруг печки сушились мокрые портянки — на веревках, на поленьях, на палках, поставленных козлами. Разогретые теплом печки, ужином и горячим чаем, почти всегда без сахара, ребята уже за столом начинали клевать носом, а как только кончался ужин, все дружно заваливались на нары, и вскоре густой, переливчатый храп повисал в воздухе.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Погода стояла теплая, на деревьях зазеленели почки, и все работали раздетыми, хотя вода оставалась еще холодной как лед. Но, проснувшись утром двадцать второго мая, сплавщики ахнули: за окнами падали густые хлопья снега, вся тайга оделась в ослепительно белый наряд.
К полудню снега навалило выше щиколотки. Работа была отменена.
Захар и Каргополов, лежа на животе, читали вслух поочередно книжку стихов Есенина. Рядом, слушая их, сидел Гурилев и перочинным ножом вырезал из древесины шахматные фигуры. Захар дочитал до конца «Анну Снегину» и предложил Каргополову:
— Слушай, Иван, пойдем побродим по тайге? Я ружье возьму.
К тому времени снег перестал валить, через разводья туч брызнуло солнце.
Каргополов поглядел осоловелыми глазами на Захара, словно бы не узнавая.
— Спать хочу убийственно, — вяло проговорил он. — Валяй один. Да, смотри, осторожно там…
Пока Захар натягивал сапоги, Каргополов уже уснул.
Захар вложил три патрона в магазин «фроловки», десяток рассовал по карманам и в прекрасном настроении вышел из барака.
Редкое зрелище открылось ему. Гигантские ели и пихты, одетые в хлопья снега, напоминали величественные новогодние елки, и Захару чудилось, что в их темных ветвях вот-вот покажутся гирлянды разноцветных флажков. Стоило, однако, вглядеться в глухой сумрак лесного хаоса, чтобы моментально перенестись в реальный мир: там, в глубине, тайга была еще более угрюмой, суровей, чем вчера, и казалась даже страшной. Воображение Захара рисовало то медведя, вставшего на задние лапы и зорко выглядывающего из сумрака, то рога сохатого, застывшего в настороженной позе среди мощных стволов, готового каждую минуту сорваться с места и умчаться в дебри.
Захар не полез в заросли, он решил идти вдоль берега, вниз по течению Силинки: позавчера они с Каргополовым видели там огромного, как индейка, косача.
Долго шел он, вслушиваясь и вглядываясь в чащу леса. Возле коряги, у которой еще с первого дня сплава лежало привязанное Каргополовым бревно, Захар остановился: ему показалось, будто в воде под бревном что-то ворочается. Приглядевшись, он увидел метровую рыбину, круглую и толстую, как полено. В первую минуту у него даже мурашки побежали по спине. Но, вспомнив о ружье, Захар сорвал его с плеча. С рыбиной творилось что-то неладное. Она старалась уйти вглубь, но вода вновь и вновь поднимала ее, и тогда рыбина прислонялась боком к бревну и медленно водила прозрачно-темными широкими плавниками. Должно быть, она маскировалась и одновременно отдыхала здесь.
Захар медленно, чтобы не вспугнуть добычу, прицелился и выстрелил в голову. Рыбина всплыла кверху белым брюхом, но потом вся изогнулась и ушла под корягу. Захар видел, как она втиснулась там на небольшой глубине между корнями и перестала шевелиться.
Тот, кому довелось бывать на рыбной ловле или на охоте, легко поймет состояние Захара: его прямо-таки трясло от волнения и азарта. Бросив ружье в снег, он расторопно сполз по обрыву на корягу и стал лихорадочно карабкаться по скользким сучьям к тому месту, где меж корней втиснулась рыбина. Он уже увидел ее — вот она, рядом! — уже сунул руку в воду, когда предательский сук, на котором он стоял, сломался, и Захар с ужасом почувствовал, что погружается в ледяную воду. Течение тотчас же подхватило его и закружило, унося на середину реки. Некоторое время вздувшаяся шинель держала его на поверхности воды, но вот полы намокли, опутали ноги, и он понял, что тонет. Ему хотелось встать на дно, он вспомнил слова проводника о том, что воды в реке «по грудь, по пояс», но это место как раз оказалось глубоким. Сколько было сил он стал грести руками к берегу. Плавать он умел хорошо, но бешеное течение относило его прочь, а шинель и сапоги тянули ко дну. Уж несколько раз он глотнул воды. И тут, как в тот момент, когда падал с лошадью на препятствии, он с тошнотворной горечью подумал, что это все, конец!..
Но вот ноги заскользили по крупному галечнику, и когда, удушливо откашливаясь, он смог стать во весь рост, воды оказалось чуть выше пояса. Сбиваемый течением, он с невероятным трудом добрел до берега и совершенно обессиленный опустился на снег. Тело сразу загорелось, будто его облили кипятком, а зубы противно помимо воли выстукивали частую дробь. Захар смутно подумал, что нельзя долго оставаться на снегу, с усилием встал и поплелся к коряге, где оставил на берегу ружье. Только теперь он увидел, как далеко отнесло его течением. Силы к нему постепенно вернулись, и Захар, взяв ружье, бегом бросился к бараку.
Сплавщики всполошились, когда Захар, весь мокрый, ввалился в дверь. Он не успел опомниться, как его раздели донага. Вскоре, переодетый в чужое, весь зябко содрогаясь, хотя сидел возле огня, он стал рассказывать о том, что с ним случилось.
— А рыбина все там, под корягой? — спросил Алексей Самородов.
— Наверное, там, я уж не разглядывал, скорей побежал в барак.
— Иванка, живо-ко беги с багром, — приказал Алексей брату, — ухи наварим. Это бывает на сплаве: бревна зашибают рыбу, — пояснил он молодым сплавщикам.
Вскоре Иванка вернулся. И в самом деле, он с трудом волок огромную рыбину, килограммов на двадцать.
— Э-э, братцы, да тут на два дня всей бригаде хватит!
— Вот так рыбка!
Это был таймень — самая крупная и на редкость вкусная рыба, обитающая в таежных речках.
А ночью у Захара начался жар. Каргополов укрыл его с головой своим одеялом, а сам почти до утра не спал, тревожно прислушиваясь к прерывистому дыханию друга, не давая ему раскрываться. Перед зарей Захар проснулся, попросил пить. Иван приложил ладонь к его голове — она пылала огнем.