Первостепь
Шрифт:
– Люди степного племени! Духи готовы выслушать нас. Молодой месяц станет свидетелем, – незатейливые слова шамана перекрывают перепелиное нытьё, и спрятавшаяся позади людей птица тут же смолкает. Настал черёд тех, кто без перьев.
Первыми по одной выходят женщины. Начинают рассказывать о дурном. О нарушенных запретах и невыполненных обещаниях. О некормленых предках. При этом каждая плавными взмахами рук гонит скверну от живота кверху. Потом Бурый Лис поднимает баклагу с водой и даёт винящейся отхлебнуть. Женщина задерживает испитое у горла, дабы вся скверна растворилась в воде, а затем Еохор снимает крышку жбана. Винящаяся наклоняется и извергает растворённую скверну туда, внутрь сосуда. Она очистилась.
Прегрешения в большинстве своём не особо серьёзные. Непонятно, за что злиться духам и откуда тогда свалилось столько бед. Лицо шамана становится хмурым, видно, что он недоволен. А тут как раз выползает вперёд сгорбленная Карга, дремучая старуха, даже имя которой у большинства людей стёрлось из памяти. Старуха давно уже выжила из ума, об этом все знают, но она тоже желает виниться, никто не может отнять её право. Еохор пренебрежительно морщится, а Карга, раскачивая кривыми руками, начинает сознаваться. Шепелявым беззубым голоском, цепляющимися друг за дружку сиплыми словами прерывисто, с долгими одышками, повествует, как хотела совратить медведя, пыталась приворожить косолапого:
– …Выхходила … с-с-с… са с-с-стойбище, с..с..скидывала… одешду, а…а… опрокидывалась,.. расс… двигала ноги, а… творяла… лоно… Свала.
Карга звала суженого, а медведь не являлся. Видимо, плохо звала. Видимо, виновата. В чём и кается перед всеми. Великий Медведь не явился к ней, к своей старой сестре, презрел. Люди хихикают в кулаки – кто ж такой явится? Не только медведь убежит, любой гад ползучий отворотится, любой нелюдь.
Шаман нетерпеливо показывает старейшине, чтоб поскорей подал воду, но Бурый Лис хочет выслушать до конца. Старуха имеет неоспоримое право, и шаману приходится согласиться и ждать. Долго ждать. Покуда Карга, вдруг позабыв, о чём говорила, не отворачивается. Скрипя в коленках, старуха уходит сама. Уходит вновь к не повинившимся. И напрасно Бурый Лис кричит вдогонку: «Бабушка! Испей воды!» Поздно. Старуха не слышит его. И не помнит. Люди открыто хихикают – и шаман грозно топает ногой. Здесь не до смеха!
После старухи, также трясясь, выходит Пятнистая Шкура, и уже прежде слов любой может понять, что сейчас всё же вскроется нечто ужасное, сейчас, уж точно, выяснится источник бед.
Пятнистая Шкура гонит зло к горлу, хлебает воду – и давится. Неистовый кашель сотрясает её, она пытается зажать рот руками, чтобы не выбрызнуть мимо, и хрипит, задыхаясь. Бурый Лис бьёт её по спине, а шаман вынужден приподнять тяжёлый жбан, он пихает посудину вплотную ко рту винящейся. Прорвало. По спине женщины катятся судороги, одна за другой, и изливаются в жбан захлёбами рвоты. А люди могут теперь облегчённо вздохнуть. Острия скверны извлечены. Серые тучи рассеялись.
Пятнистая Шкура скрыла от племени выкидыша. Убоялась лишиться имущества, ведь всё то, что находилось с ней рядом во время такого, всё, к чему она прикасалась и что ей служило, должно быть сожжено, вся домашняя утварь и даже сам чум. Она убоялась – и притянула страшное зло, которое не отвели. Теперь люди вздыхают, теперь людям легче, когда всё известно, теперь можно поправить. Но всё ли известно? Не всё.
Ещё одна женщина говорит о прелюбодеянии. Тоже веская скверна. Другая скрыла видения, видела духов – и промолчала, боясь дурных знаков. Духи озлились и наказали за неё племя. Как же иначе?
Всё меньше становится женщин среди виноватых. Скоро все из них выскажутся, и дойдёт очередь до мужчин. Режущий Бивень уже почти не слушает женщин, всё больше думает о своём, и эти думы скрежещут внутри живота. Он спал с женой, когда был запрет, когда не закончился трёхдневный срок, он спал сразу после Охоты – и ушёл Чёрный Мамонт. Так было. Ему придётся об этом сказать. Ведь так было. Он в этом виновен. Он. Режущий Бивень. И ещё придётся сказать, как противился оргиям, как не хотел соблюдать давний обычай предков, как пытался его предотвратить в своих замыслах. Даже с Кленкеном во сне разговаривал. Не потому ли его грязные чаяния осуществились, не потому ли свалилась на людей беда, чтоб отвести Осенние Оргии?.. Он здесь споспешествовал, именно он. Придётся сказать. Пусть люди знают его вину, пусть духи знают, что он повинился, пускай молодой месяц видит. Он не таится. Теперь не до того. Скверну нужно искоренить. Всякая скверна гнездится сначала в людских сердцах и только потом выползает наружу. Вот она выползла – и теперь люди пожинают плоды. Беды не кончатся, если не выжечь их корень, если не выплеснуть в жбан вместе с водой. Правду ведь говорят: бабочка в неурочный раз взмахнёт крылышками – и вызовет страшную бурю. А человек больше бабочки, и куда больше бурь может вызвать.
Режущий Бивень всё сделал как надо. Рассказал людям. Рассказал без утайки. Даже назвал вождя лесняков, что того видел во сне, но не распознал коварства. Не смог распознать. Потому как противился оргиям. Оно само говорилось. Он подогнал скверну к горлу, разбавил водой, излил в жбан с пленным ужом. Люди смотрели в его глаза, когда он возвращался очищенным, люди ему говорили: «Верим тебе». Говорили без слов. Говорили сердцами и мерцаньем очей. А слова они припасли для другого, слова они отдавали в эту ночь духам и посылали к лунному отпрыску, к юному месяцу. Всевидящему и бесстрастному.
Под россыпью звёзд мужчины с опущенными головами продолжают покаянные рассказы. Пёстрый Фазан ел запретную пищу, многажды ел. А ещё ругался с женой и даже бил. Пёстрый Фазан громогласно винится, а Режущий Бивень едва слышит его. Он уже в стороне, среди чистых, но тогда что же ещё изнутри давит его, почему? Разве не всё он сказал? Кажется, всё. Он шерудит в своей памяти, перебирая всевозможные мелочи – нет, больше нет ничего, не может он прятать, не должен. Но тогда что?
Жена Соснового Корня была колдуньей, Сосновый Корень это скрывал. Теперь говорит. А люди даже не ахают. Люди давно уже поняли, сколько много в них зла, и не дивятся уже. Есть за что бедам взяться. Есть чему притянуть. Но больше не будет. Не должно быть.
Львиный Хвост выходит в самом конце. Львиный Хвост неожиданно говорит про Чёрную Иву, про ту, чьего имени он не называет, про жену своего друга. Он пытался её приворожить. Он пылал страстью к ней и мечтал ввести свою похоть в её лоно. Пробовал приворожить, потому что потерял голову. Не мудрено. И теперь Режущий Бивень об этом знает, как и всё племя. И ему, кажется, наконец, легче. Ему полегчало. Наверное, этого он и ждал. Чего-то подобного. Он предчувствовал. Но не получилось. Не дождался Львиный Хвост оргий. Не получилось… Такой вот клубок…
Ужа выплеснут из жбана в реку вместе со скверной. Вода смоёт всё, а то, что не смоет, уж затащит под землю. Беды людей прекратятся. Люди чисты. И Пятнистая Шкура, и Режущий Бивень, и Пёстрый Фазан, и Сосновый Корень, и Львиный Хвост. Люди чисты и могут теперь расходиться и спать спокойно, потому что духи удовлетворены их признаниями, духи удовлетворены и предки, и Месяц слышал, а также ночь, кусты и трава, степь, земля, деревья. Все, кто не спал. Все, кто бдел, все те слышали. Слышали также о Режущем Бивне – и он сам тоже слышал о себе самом. Слышал – и ему так противно, противно, противно! Что-то ещё осталось внутри. Что-то бурлит в животе, а потом тянется кверху гадкими щупальцами.