Первостепь
Шрифт:
Степь блистает до горизонта в радостном солнечном дне. Степь ничуть не печалится об исчезнувшем мамонте, и это несколько странно. Травы колышутся на ветру, раскачиваются, танцуют. Понапрасну отвлекают внимание от чего-то более важного. Но от чего?
Белый Стервятник кружится в небе, всё видит. Он мог бы подсказать, но не желает. У стервятника свои заботы.
По степи идёт олень с прекрасными рогами. Опускает гордую голову, щиплет траву, поджидая кого-то, затем передвигается дальше. И снова ждёт.
Кажется, он ждёт Спящего. Спящий уже это понял и теперь следует за оленем.
Местность выглядит знакомой.
Как будто сверкнула река, и тут же спряталась. Как будто замельтешили деревья. Вот зелёная нежная ива с листьями-наконечниками. Что-то очень знакомое пробивается сквозь пелену, но ждущий впереди олень нетерпеливо бьёт копытом о землю, подгоняет.
Налитая кровью рябина. Но то, что с первого взгляда мерещится кровью, это только лишь сок. Красный сок пульсирует по веткам-венам, и дерево гудит, словно рой пчёл.
В траве обронена верёвка. Толстая и хорошо сплетённая. Спящему нравится эта верёвка, он прихватывает её с собой, но потом соображает, что ему нужен только отдельный шнурок, а не вся толстая плетёнка. Пускай лежит, где лежала. Он поспешает за оленем.
Кто-то за ним наблюдает, он чувствует на себе чей-то цепкий скрытный взгляд, теперь особенно явственно. И тогда он спрашивает: «Как твоё имя, Простирающий Длань? Кому принести жертву?»
Тишина. Небо сереет. Словно набросило волчью шкуру на свои бирюзовые плечи. Может случиться дождь. Это вовсе не плохо. Степи нужен дождь.
Но степь уже кончилась. Под ногами какой-то зыбкий торфяник, болотце, поросшее соснами и мхом.
Олень исчез. Завёл в болото и спрятался. Спящий озирается, пятится назад, ищет проход.
Перед ним раскинулась пушистая берёзка. У неё груди как у молодой девушки. Она приветливо кланяется, изгибается лукой, дугой.
Он глаз не может отвести от берёзки. Какое гибкое деревце, какое упругое. И так радо ему.
Над головой грохочет гром. Громовая стрела раскалывает небо и вонзается в тростники. Тростники вспыхивают яркими факелами, полыхают над водой, пышут жаром, жар становится нестерпимым – и Спящий просыпается.
Рассветное солнце бьёт прямо в лицо сквозь щель между шкурами, которую он опять позабыл законопатить мхом.
Но ему уже не до щели.
****
Шаман Еохор пыхтит от натуги. Жарко. А у него тяжкая ноша. За его спиной подобие мешка из шкуры, и в этом мешке бряцают камни. Много камней. Тяжело нести.
Но, кажется, шаман высмотрел уже подходящее место для своей засады. Здесь часто ходят люди: от стойбища недалеко, и тропка набита. Наверняка многие пройдут. Потому Еохор с огромным облегчением сбрасывает свой мешок прямо на тропу. Шкура распахнулась, и некоторые камни выкатились сами. «Экие вы шустрые», - похвалил выкатившихся шаман и потянул за край шкуры, чтобы выкатить и остальных, не шустрых. Теперь все камни оказались на тропе.
Еохор с удовлетворением осмотрел все камни подряд, ни к одному при этом не прикоснувшись. Он собрал их на Каменных россыпях. Камни были отборные, продолговатые; шаман долго и придирчиво их собирал, ведь они должны быть как люди. Они и были как люди, шамана вполне устраивали, и он, довольно крякнув, отошёл на несколько шагов назад, чтоб прислониться к одинокому молодому клёну. Теперь оставалось ждать людей настоящих. Не каменных.
Первым показался
Но эти двое шли небрежно. Не прямо по тропе. Места ведь много вокруг, шагай куда хочешь. Они и шагали, не глядя под ноги, прошли преспокойно мимо шаманских камней и даже самого шамана попытались не заметить. Но не тут то было. Еохор окликнул рассеянных:
– Охотники так утомились, что не замечают тропы?
Оба остановились. Львиный Хвост отозвался:
– Не хотели попусту беспокоить шамана. Наверное, у того, как всегда, важные дела.
– Важнее некуда, - согласился шаман, – но только помощь нужна от охотников.
– Что за помощь, Еохор? – продолговатое веснушчатое лицо Львиного Хвоста обеспокоенно вытянулось.
– Да вот камни лежат на тропе. Надо выбрать любой и подбросить вверх, дабы тот полетел как по солнечной дуге. При этом надо сказать: «Вот, лети, камень, как моя жизнь!» Может Львиный Хвост так сделать?
Не может. Испугался Львиный Хвост как ребёнок. Словно пащенок. Чуть не дрожит. Глаза забегали, то туда то сюда глядит, вроде как уйти хочет, да не может решиться.
– Нет, Еохор, не получится так.
– Почему не получится? Разве камень тяжёлый? Или Львиный Хвост бросать не умеет?
– Умеет, но… для чего это нужно шаману такое?
– Ах! – восклицает в сердцах шаман. – Ну такая будет игра. Люди ведь жалуются, как им скучно. Вот, будем играть.
Львиный Хвост ещё больше испуган. Точно, уже и голос дрожит.
– Нет, Еохор, не скучно нам. И не хочется так играть.
– Ну и не надо играть, раз не хочется. Один раз только нужно бросить. Неужто так трудно?
Нечего больше придумать Львиному Хвосту в своё оправдание, видно, придётся бросать. Осталось последнее средство:
– Но… пусть шаман сам покажет, как надо. Пусть Еохор сам первый сделает.
Шаман недоволен. Постыдный трус. Он опять повторяет, словами, что надо сделать, но Львиный Хвост непреклонен: или шаман первым бросит сам – или он уйдёт. У шамана нет выбора.
Еохор подходит к разбросанным камням, высматривает, какой получше. Львиный Хвост при этом боязливо отступает на несколько шагов назад. Безучастный Сосновый Корень отходит тоже.
Шаман выбрал камень, размахнулся, скороговоркой произнёс: «Вот, лети, как моя жизнь», – и швырнул снизу вверх, по направлению на закат. Камень полетел по высокой дуге и вскоре шмякнулся на землю. Но при этом красиво шмякнулся, стоя. Так и остался стоять, слегка войдя в землю – и шаман может теперь гордо указать рукой: