Первостепь
Шрифт:
Люди глядят на него с осуждением. Мол, не пристало так горевать. Он же охотник, он же мужчина. Надо собраться и быть вместе со всеми в эту тяжёлую пору, помогать племени, выручать других женщин, выручать детей… Чужих женщин… Чужих детей. Ведь для него теперь все чужие. И он для всех чужой. Он был связан с колдуньей, он для них замарался, замаранный он, хотя так и не говорят, однако, наверняка, думают. Но даже если не думают, ему всё равно. От него будто ушла душа, будто бродит неведомо где, а тут,.. то, что осталось тут, только стерва, останки, падаль. Падали не место среди людей. Потому он и ушёл из стойбища.
Пришёл на берег реки, сел на сырую землю, глядит на воду. Как катятся серые волны. Куда-то катятся. У него внутри тоже катятся волны, такие же серые, волны тоски. Не может он без жены. Вспоминает свою Игривую Оленуху. Будто может та снова вернуться. Воскреснуть. Вспоминает, какая та нежная, какая та ласковая, какая… единственная. Единственная и незаменимая. Для него.
Над водой кружат птицы, вороны, чайки, чёрные, белые – ему всё равно. Орёл свалился с небес, скользнул над самой водой, выхватил рыбину, тяжело замахал крыльями – почему у Соснового Корня нет таких крыльев, почему он не может подняться в небо, высоко-высоко, за облака – может, оттуда увидит любимую, как там она в новом месте, как там одна, без него… кто её вызволит из беды, кто её вытащит, кто образумит?.. Никто.
И сюда пришли люди. Невдалеке суетятся. Садятся в лодки. С копьями люди. На новые поиски поплывут. Своих любимых искать. А его Оленуху уже не найти. Никак не найти. А люди… люди в лодках его заметили, о нём совещаются. Может, сейчас к нему направятся, начнут говорить… О чём говорить? Ну о чём? Разве можно вернуть с того света на этот? Разве можно выкопать падаль, лишить добычи червей? Конечно, нельзя. Черви уже резвятся в земле. Уже нет такой Оленухи. Нет и больше не будет. Никогда.
Поплыли люди по своим делам. Вниз по реке направились. Оставили его в покое. Хорошо сделали. Он с ними согласен. Ему тоже нужно вниз по реке. Но ему одному. Он сейчас поплывёт.
Сосновый Корень поднялся и вошёл в воду. Вода как будто холодная. Или не очень. Ему без разницы. Он вошёл ещё глубже и вдруг поплыл. Куда-то поплыл. Вниз по течению. На тот берег. Или просто туда.
Он уже далеко. Где-то на середине реки. Остановился. Опустил голову в воду и ждёт. Долго ждёт. Не хочет тело тонуть. Не хочет вниз опускаться, на дно. И вода почему-то не хочет врываться в рот, нет воде до него дела, и воде тоже нет дела, один он, совсем один. Никто не поможет.
Вдруг что-то ударило снизу. Толкнуло. Ещё раз. Всплески пошли. Рыбы идут. Большие, крупные рыбы. Значит, у людей будут оргии. Или не будут. Но ему всё равно. Рыбы его подтолкнули, и он теперь куда-то плывёт. Может быть, вслед за рыбами. В холодные земли. На нерест. Рыбы встречаются там для любви. Рыбы любят друг друга, а после все гибнут. Гибнут все, кого прежде не выловят. Он тоже погибнет. Его не выловят. Он уже отнерестился и теперь не нужен никому. Только икринок после него не осталось. Не успела Игривая Оленуха снести икринки, всё понапрасну произошло. Будто и не было двух жизней. Какой теперь от тех след? Какой след на воде… только всплеск, и всё смылось. Смылся Сосновый Корень. Не оставляет следов.
Сосновый Корень и не заметил, как достиг берега. Вдруг ноги сами опустились на вязкое дно, пришлось выходить. Покрытый лесом берег выглядит мрачным, для Соснового Корня всё теперь мрачно. Он вдруг вспомнил про высокий обрыв, на этом берегу есть высокий обрыв, с него можно шагнуть. Он шагнёт.
Он плетётся вдоль берега, ищет обрыв. В его голове по-прежнему какой-то дубовый клин, потому он бредёт, как в полусне. Вроде бы даже и позабыл уже, что он ищет. Отыщется сам этот обрыв. Мимо не проскользнёт. Ему только надо идти. Не останавливаться. Но как раз это и не получается. Вдруг присел отдохнуть на корягу. Здесь растут клёны, высокие, крепкие, он может взобраться на клён, долезть до самой верхушки, а после спрыгнуть. Можно так сделать, он, кажется, хочет этого, но как-то вяло хочет, медлит, раздумывает. Пытается представить, как он полетит, но не представляется. Болит голова. Вязкими стали мысли. Застревают и висят на полдороге. Не проходят.
А на берег вышел медведь. Большой и сильный. Смотрит на воду. Рыбами интересуется. Соснового Корня даже и не заметил, так тот тихо сидит. Но теперь встаёт Сосновый Корень, обрадовался. Вот это по-настоящему будет, по-охотничьи. Кричит сразу медведю:
– Давай, косолапый, поборемся. Одолею тебя, завалю!
Медведь застыл в изумлении. Не может понять, откуда тут взялся этот чудак. Совсем без оружия, но нападает. Идёт на медведя. Бороться намерен. То же самое, что самому человеку бороться с детёнышем. Медведь ждёт, когда этот «детёныш» опомнится, ведь им делить нечего, ведь так много рыбы в реке, но всё ближе и ближе подходит Сосновый Корень, ни один шаг не дрогнул и лицо будто каменное. Струсил-таки медведь. Стал назад пятиться. А потом и вовсе побежал. Большая река. Необъятная. Много тут простора для них двоих. Найдёт себе новое место медведь. И пусть человек вдогонку кричит: «Трус косолапый!» - что ему эти слова… если б медведица тут была, если б слышала, тогда бы он постоял за свою честь, намял бы бока наглецу, одним ударом бы шею свернул, но теперь ему не до того. Некогда спорить с двуногим. Надо думать о рыбе. Надо нагуливать жир перед спячкой, а не бороться. Скрылся медведь.
А Сосновый Корень идёт по следам. Будто преследует. Но забыл уже про медведя. Так само идёт. Куда-то идёт. Вспомнил вдруг, как мальчишками они где-то здесь ставили силки на косуль. Просто привязывали удавку на косульей тропе на высоте головы, и косуля сама влезала в петлю, в испуге дёргалась, петля затягивалась – и косуля задыхалась. Не было больше косули. Было отличное мясо для ватаги мальчишек, но… Сосновый Корень теперь задумался о другом. А если сделать силок на человека. На Соснового Корня. Привязать удавку к какому-нибудь суку, а потом в неё влезть, дёрнуться, чтоб петля затянулась и… Хитрая будет ловушка. Вот люди удивятся. Подумают, что лесняки установили.
Он хочет поскорее сделать такую петлю, удавку, уже оглядывается, уже что-то ищет… верёвку ищет… где возьмёт он верёвку на чужом берегу?.. Но тогда ему нужен гибкий ивовый прут или хотя бы верба, где-то тут должны расти вербы, должны расти также ивы – должны, но не растут. Не видит их Сосновый Корень. Нигде не видит. Вереск только под ногами. И он забыл уже про петлю. Про другое подумал. Вот гадюку найти. Наступить. Пусть ужалит. И ещё раз потом. Он смотрит себе под ноги, ищет гадюку, но нет здесь гадюк. Попрятались все от него. Не нужен он гадюкам. Никому он не нужен. Один-одинёшенек. Остался один. Совсем один.
Присел снова Сосновый Корень. Полностью голову сдавило. Совсем плохо ему. В груди тоже сдавило. Сердце, может быть, и само остановится. Вот сейчас остановится. Вот сейчас он упадёт. Он хочет слиться мыслями с сердцем, хочет отсчитывать тяжёлые удары, а потом вдруг приказать: хватит, стой! – но не получается так приказать. Не слушает сердце. Всё равно бьётся. Само по себе. Только болью покалывает. И в правом ухе засвистело. Но бьётся сердце. На что-то надеется. На что же надеется? Ему бы сказало! На что?.. ведь он один. И всегда теперь будет один. Навсегда.