Первостепь
Шрифт:
Нету прока от этого сердца. Сосновый Корень глядит по сторонам. Опять что-то ищет… Растения. Есть ведь растения, из которых делают яд, а после намазывают наконечники… он намажет себя этим ядом, порежется и намажет – но как зовут эти растения, он почему-то даже не способен вспомнить, так ему плохо. А ведь много должно быть растений… или грибов… Вспомнил. Бледная поганка ему нужна, целиком съесть, даже две или три, в лесу много поганок, но здесь нет ни одной, нигде их не видит Сосновый Корень, а куда-то идти, он даже забыл, куда нужно идти, куда и зачем… Куда-то направился, вроде бы ищет – но что? Бредёт по подлеску, идёт меж деревьев, споткнулся, упал… Поднимается. На него глядит волк. Странный волк. Волк ему не поможет, ничем, но рядом вдруг раздвигаются ветки и появляются лесняки. Один за другим. Целых трое. Лица раскрашены серо-зелёным, в волосах листья. Окружили Соснового Корня, у животов держат дротики, двумя руками держат, не по-охотничьи, но ему всё равно. Он неожиданно улыбается: «Вот, убейте меня, лесняки!»
Кривой получилась улыбка, наверное. Странно глядят лесняки. Не спешат убивать. Тот, который напротив стоит, видимо старший. Тот подносит левую руку к груди и называет своё имя: «Кленкен». После указывает на Соснового Корня, хочет знать его имя, познакомиться хочет – зачем?.. Сосновый Корень повторяет: «Убейте меня, лесняки».
Недоверчиво глядит главный. Длинное, должно быть, имя. Сомневается. За спину Сосновому Корню показывает, туда, где река, за реку даже, где стойбище. Что-то хочет знать про степное стойбище, что-то по-своему говорит и вопросительно смотрит на Соснового Корня. Тот даже и не пытается понять. Опять повторяет: «Убейте меня, лесняки!»
Не убьют. Совещаются между собой, на него косо поглядывают. Наконец, старший, Кленкен, показывает на себя, на других двоих лесняков, даже на тихо прилёгшего волка, потом на закат. И говорит. Теперь Сосновому Корню почему-то понятно, что хочет сказать чужак. Уходят они. Уходят к себе. Глубоко в лес. А люди их ищут вниз по реке. И женщин, наверное, уведут. Сделают своими вторыми жёнами. А Игривую Оленуху не уведут. Никто уже не уведёт. Никто. «Убейте меня, лесняки», - повторяет Сосновый Корень, но у тех серьёзные лица, решение принято. Уходят они. И странный волк с ними. «А женщины где? Где спрятаны женщины?» - думает Сосновый Корень вдогонку. Или уже и не думает, потому что единственная женщина спрятана в земле, и даже не спрятана, но всё равно ведь не раскопать. Один он остался. Совсем один. И его жизнь никому не нужна. Леснякам – и тем не нужна. Сосновый Корень не знает, куда идти, потупил голову, но вдруг краем глаза видит мелькнувшие листья. Кажется, ещё один лесняк наблюдал за ним из засады. Ни разу не показался, не выдал себя. А когда трое ушли, продолжал наблюдать, как себя поведёт Сосновый Корень. Как он себя поведёт? Даже если пойдёт за ними, по их следам, они просто скроются. Его не убьют. Его приняли за сумасшедшего, с такими никто не воюет. Сосновый Корень вдруг громко смеётся, как будто и впрямь сумасшедший, наверное, он – сумасшедший, наверное, так. Да, именно так.
Вечереет. Сгущаются сумерки. Сосновому Корню, кажется, холодно. Его штаны до сих пор мокрые, он ведь плыл. Ночь будет холодная. Он ляжет на голую землю, уснёт и замёрзнет. Не проснётся уже. Не надо ему ничего больше искать. Просто лечь спать. Просто уснуть.
Он ложится. Но ему неуютно. Он ворочается. Постоянно что-то мешает, что-то его отвлекает, что-то не так. Всё же холодно. Холодно. Холодно. Или не очень уже. Или… Вот и заснул Сосновый Корень.
Но ему снится сон. Игривая Оленуха пришла. Жена. Смотрит с грустной улыбкой. Осуждает его: «Что же ты, муженёк? Почему так раскис? Потерпи уж чуточку. Скоро все вы уйдёте достойно. Сразу все вместе. Всем скопом. Потерпи, муженёк. Недолго осталось».
Он соглашается. Не может перечить жене. Не мог никогда, сейчас тоже не может. Потерпит немного. Со всеми уйдёт. Достойно уйдёт. Как подобает.
«Вот хорошо», - Игривая Оленуха улыбается уже без грусти. Такая красивая. Как и была. Даже лучше. «Скоро встретимся, - говорит. – Потерпи».
Терпит Сосновый Корень. Станет терпеть. Не ослушается.
****
Режущий Бивень не помнит, как снова очнулся. Не помнит, как вылез из дупла и оказался возле реки. Случилось другое, более важное, то, что затмило всё предыдущее. Затмила лужа. Какая-то лужа. Одна из многих возле реки. Утро едва-едва зачиналось, и Режущий Бивень тоже зачинался вместе с этим утром. Наверное, ему тяжело было смотреть вверх. И он смотрел вниз. Там была лужа, и на её гладкой поверхности будто бы отражалось странное лицо человека, или что-то другое там отражалось – Режущий Бивень не мог понять, что. Потому что пока он пытался понять, лужа начала плавиться под его взглядом, потом вдруг посыпались искры. Лужа стала сверкать, как звёздное небо, очень яркое; человек смотрел вниз, а всё равно видел небо – и это его поражало. Как здорово небо сверкало. Как лёд. Как всамделишный вездесущий лёд.
Но это и вправду был лёд. Режущий Бивень вдруг понял, что лёд настоящий, Режущий Бивень или кто-то другой, тот, кем он был, вдруг вспомнил всё. Одним махом. Словно хлопнули по спине – и выскочила застрявшая в горле кость. Выскочила пробка из его памяти.
Он вспомнил прошлую жизнь. Увидел в предрассветной луже. Повсюду был лёд и ещё волосатые крепкие люди со скошенными лбами. Он тоже был среди них. И знал их всех. Но сейчас его волновало другое. Ведь они вышли на мамонта. И вышли неудачно. Ужас объял всех людей. Мамонт схватил одного, обвил хоботом и ударил с размаху о ледяную скалу. Он это видел. Видел, как брызнули мозги из головы человека, как мгновенно окрасился лёд. Он слышал звук расколовшейся головы, непередаваемый звук. И победный рёв мамонта тоже слышал. Он чувствовал ужас и хотел убежать, куда угодно – но был кто-то ещё, кто присутствовал вместе с ним и совсем не хотел убегать, а заставлял досмотреть до конца. Вот он отступает. Вместе с другими. Расплескавшиеся по льду человеческие мозги вызывают приступ тошноты, ему дурно. Он знает этих людей, и знает этого мамонта. Он не держит ни на кого зла, он просто думает: «Надо как-то иначе. Должен быть другой путь, как добывать себе пищу. Должен быть другой путь!» Совсем ему тошно, вот-вот вырвет, но это знает другой, тот, кто рядом, а он – он неотрывно следит за мамонтом. Тот уже бросил размозженного и двинулся прямо на него, на боящегося. Ему очень страшно. Он метает неуклюжее копьё и даже в этот ответственный момент всё равно думает: «Должен быть другой путь!» Должен быть другой путь. Неправильно люди живут. Нужно искать другой путь! Его ноги скованы страхом. Его копьё чиркнуло мамонта по щеке, по тому месту, где должна быть щека, и отправилось куда-то дальше искать другой путь. Мамонта не нашло. Мамонт хватает его. Чёрный Мамонт схватил, но он не чувствует ни боли, ни страха, ничего. Только мысль о другом пути застряла запрудой, пробкой засела – но сейчас мамонт стукнет его о скалу, и выскочит пробка вместе с мозгами. Вот сейчас. Мамонт подбрасывает его, как пушинку, он летит вверх, долго-долго летит, а потом видит сверху, как тело падает. Прямо глазом на ледяной выступ. Но это уже без него. Он покинул охоту. Он потом придёт снова. Чтоб тропить другой путь. Он придёт – и отыщет. Чёрный Мамонт его надоумил. Спасибо тому. Спасибо им всем, кто был с ним, кто снова будет… Спасибо…
Рассыпается лёд. Туманом становится. В тусклом предутреннем свете подёрнутая лёгкой рябью река кажется бледно-бледно-зелёной, верхушки тёмных деревьев на другом берегу чертят зубчатую линию, похожую на застывшее изумрудное облако. Очень красиво всё это. Спокойно. Величественно. В прибрежных камышах прочищают заспанные голоса утки, через реку им поддакивает зяблик. Да, утро приходит.
Режущий Бивень поднялся на ноги и отрешённо осматривается. По мелкой воде деловито вышагивает аист, от которого хорошо виден только призрачный клюв, а белое оперение расплывается в тумане, дрожит. Всплеснула крупная рыба, гул от удара хвостом по воде долго кружится в густом сыром воздухе, не угасая. Режущий Бивень не может вспомнить, где он… Нет, вспомнил уже. Всё теперь вспомнил.
Охотник уселся на мокрую траву под деревом. На него тут же упал большой красный лист, а перед лицом долго кружился коричневый, покуда не приземлился на землю к своим вчерашним собратьям. Режущий Бивень поднял этот лист и долго рассматривал его мелкие зубчики и потемневшую изнанку. Это занятие ему нравилось. Вверху вскрикивал дятел, потом затрещал, заявляя права на раскидистый ильм. Режущий Бивень не спорил с трещоткой, но идти никуда не хотел да и, наверное, не мог. Повертев в руке листок, он опять смотрел на реку и на стену леса за ней, слушал всплески тайменей и шуршанье озябшего скорпиона в листвяной прели – и тихо радовался. Он встретил ещё одно утро и хорошо понимал, как ему хочется жить здесь. Как ему нравится жить здесь.
Туман опустился к самой воде, за спиной сидящего вставало огромное красное солнце, а вдали над лесом всё ещё болтался малокровный ночной месяц.
Режущий Бивень поднялся и сделал несколько шагов от берега навстречу расплывистому светилу. Солнце било в глаза, он прикрыл их ладонью и глядел на радостный мир сквозь щели между пальцами. Его голова кружилась от счастья.
Он не мог выразить свои чувства в замедленных думах и не собирался этого делать. Он помнил только одно, как ему нравится жить здесь. Каждое утро встречать это чистое небо, невозмутимое солнце, пушистый узор облаков. Его восхищала степь без предела, туманный бег лошадей вдалеке, стелющиеся над травой сайгаки, изящные газели, все его братья и сёстры на этой земле, так много у него здесь братьев и сестёр, как много их здесь! Снова и снова все вместе. Грузный потный носорог взгромоздился на свою временную жену. Дрофа несётся к небосклону, спасаясь от назойливого шакала. Сурки шмыгают почти под ногами, толстые вкусные братья. А над всем этим раскинулся старый развесистый ильм, давший укрытие человеку – и Режущий Бивень вернулся обратно под его сень. Он встретил радостное утро, а теперь встречал безудержный день.
В небе кружили, курлыкая, журавли, сбивались в стаю, в правильный клин. Они слали приветы слепящему солнцу и светлому небу, говорили спасибо земле за прекрасное лето. И Режущий Бивень по-своему вторил их крикам. Он радовался тому, как правильно выбрал место себе в этом мире, место, в которое он вернётся ещё и ещё раз. Как журавли. Он в этом не сомневался. Но так будет позже. Когда-нибудь. А сейчас он хотел сидеть и сидеть под заботливым деревом и наблюдать. Наблюдать без конца танец жизни бескрайней степи. Чёрная Ива ушла от него, но ведь степь – это тоже Чёрная Ива. Живая. Каждая отдельная травинка, колышущаяся на ветру. Каждый усердный муравей и каждая прыткая стрекоза. И прилежная пчела, и каждое деревце, каждое облачко. Песчинки общего танца. Как прекрасно всё это и как совершенно. И смерть совершенна в этой степи. Чёрная Ива ушла от него, чтобы он стал свободным. Чтобы вспомнил свой истинный путь. Чёрная Ива лечила его, все его беспокойные души. И Лесной человек тоже лечил. И Рыжегривый. Он им всем благодарен за их заботу, он теперь станет другим. Его мир изменился. Исчезла озабоченная злость. Вытекла вместе с отравленной кровью. И вовсе нет никакой смерти в этой степи, а только лишь небольшое забвение, заслуженный отдых за красивую жизнь. Отдых за отдых, – так полагал Режущий Бивень и радовался. Чёрная Ива пускай отдохнёт от него. Никуда он не денется. Они скоро встретятся в новом танце, станцуют друг против друга, как сейчас он танцует охотника, человека; а она танцует тень. Их танцы обратно сольются, когда придёт время. Потому что время приходит красиво. Потому что он знает об этом.