Первостепь
Шрифт:
Носорог показался ему недостаточно сильным, земляной червь откровенно жалким, лев чересчур кровожадным – постоянно нужно ловить добычу, выслеживать и преследовать; лучше, когда добыча сама идёт в рот. Был и просто пустой камень, скала. Были камни с деревьями. Были с травой, с бабочками и гусеницами, с прочими несерьёзными тварями.
В одном камушке он увидел слона. С гладкой кожей и большими ушами. Размеры слона внушали доверие, но как такой безволосый убережётся от стужи? Ведь там, внизу, стужа, всё время стужа, другого ничего нет.
Так он и наткнулся на мамонта. Огромного, мощного, с густой шерстью, непобедимого. Зачарованный, он выбрал его – и разве мог он предполагать, что побеждён будет собственной предусмотрительностью. Зачем был таким умным? Зачем?
Перед ним пронеслась вся его новая жизнь. Непрекращающаяся парилка. Духота, духота, духота. За едой не нужно было гоняться, как льву, и не нужно было опасаться каких-либо хищников при такой громадности, но ведь громадность обернулась неповоротливостью и – ещё больше – нелепостью. Жесточайшей нелепостью. Всё равно не спасала громадность от коварства двуногих, у тех был большой ум, всё, что угодно, могли привлечь они себе на помощь, как будто вся степь была членом их стада, а они – вожаки. Но ведь мамонт был много сильнее двуногих и огромнее, куда как огромнее – но и эта огромность тоже делала беззащитным. Всё равно беззащитным! Даже против коварства вонючих гиен она не спасала. Но что тогда толку с неё! Огромность губила всех мамонтов. Никогда они не могли укрыться от беспощадного солнца из-за огромности, жара убивала их, всегда раскалённые головы не умели хорошо думать и противиться козням двуногих. Всю жизнь Двойной Лоб ожидал возвращения льдов, чтобы тогда восторжествовать, возгордиться своей мудрой предусмотрительностью, своей густой длинной шерстью – и не дождался. Зима всегда стремительно убегала, и жаркое лето опять и опять сушило его. Его нелепую жизнь. В тенистом лесу даже самая никудышная ветка хваталась за длинную шерсть и не отпускала. Ему не было места в лесу. Он не мог отойти далеко от воды, уйти в степь и скрыться от ненавистных двуногих, никуда он не мог уйти – всюду палило солнце. Всюду! И палит сейчас.
Ну так пусть запалит ещё сильнее! Пусть спалит всё до конца. Всю эту нелепость. Пусть падают с неба факелы, пусть поджигают. Мамонт хочет такого. Мамонт это зовёт. Как зовут дождь в отчаянную засуху. И дождь в конце концов приходит, когда его действительно крепко зовут, когда некуда больше деваться. И он крепко зовёт. Крепче крепкого. Духи другого ума подтверждают. Но у него нет больше сил. Он всё вызвал, что мог.
Ноги мамонта подкосились, он стал на колени, упёрся бивнями в землю. Огромный, могучий и мудрый, он искренне просил пощады. Он понимал, что проиграл эту жизнь, проиграл бесповоротно – и никогда уже не придёт опять сюда мамонтом. Никогда!
Стройный двуногий дух в белой шкуре со сверкающим поясом над головой молча глядел на него. Белый двуногий дух читал его думы… или передавал свои собственные. Возможно, они думали оба разом или вовсе не думали, или это висело само. Висело повсюду.
Степь выбирала двуногих хозяев.
Двуногих.
Четвероногий мамонт здесь больше не нужен.
Бесполезно просить. Решение принято.
Всё, что он может, это звать лёд.
Чтоб заморозил всех.
Чтобы всем отомстил.
Мамонт всё понял. Смирился. Дух в белой шкуре быстро исчез. А мамонт снова стал звать. Но не лёд, а горящие факелы. Лёд ведь больше не нужен. Лёд был нужен тогда, а теперь… теперь он снова хотел быть в своём стаде, идти за Старой Мамонтихой, подчиняться, во всём подчиняться, пускай та принимает решения, ведь с него уже хватит, ведь он принимал и – остался один. И даже смерть обходит его стороной. Может быть, факелы не обойдут. Если будет их много Много-премного. Всё небо.
Он замечтался, как это будет. Как побегут в ловушку двуногие, потому что факелы будут теперь не у них, а против них. И не смогут двуногие спрятаться. Никто не сможет. Как не смогли спрятаться мамонты от нелепостей этого мира, как все погибли. Все кроме него. Он остался звать факелы.
Наконец, он увидел Старую Мамонтиху и обрадовался. Его одиночество закончилось. Он снова будет со всеми. Не один сам.
Старая Мамонтиха глядела с укором. Её нельзя было потрогать, нельзя было обнюхать, но это была она, настоящая. Она пришла отчитать беспутного мамонта, он натворил тут делов, накуролесил и совсем заблудился. Застрял.
Старая Мамонтиха сказала, что раньше жили драконы. Они были огромными, много больше, чем мамонты, они росли и росли – и всех топтали. Мамонт слушал вождя и соглашался. Он даже увидел драконов перед собою, громадных, как горы. Увидел, как те идут и всё топчут. Ему стало страшно. Он отвернулся. И стал снова слушать. Драконы топтали всех остальных, и все остальные роптали. Тогда прилетел ледяной камень, рассёк изумлённое небо и родил море огня. Драконы сгорели. Но сейчас ропщут двуногие. Ропщут, что мало топчут. Хотят больше топтать. Как драконы. Потому снова прилетит ледяной камень, чтоб расколоть огнём небо, чтобы двуногим больше топтать. Зачем мамонт им помогает? – спросила Старая Мамонтиха. Зачем помогает двуногим духам звать камень? Зачем остался, а не ушёл со всем стадом? Пускай же уходит!
Старая Мамонтиха была права. Как всегда. Двойной Лоб не мог ничего возразить. Духи другого ума ушли от него, мир вернулся в привычное русло, даже дождик закапал. Закапал дождинками, а не факелами. Мамонт уныло побрёл под дождём. Непонятно куда. Непонятно зачем.
****
Шаману опять нет покоя. Люди вроде бы успокоились, пока успокоились, ждут возвращения большого поискового отряда, но шаману ждать некогда. Ему нужно действовать.
Он камлал всю ночь. С духами что-то стряслось. Новые духи приходят, а старые – тех не дождаться. Будто их подменили. Он привык к своим старым, у тех легче спрашивать, с теми легче договориться. Новые духи пугают. Еохор испуган.
Шаман морщит лоб, чешет рукой затылок. Неприятно ему вспоминать о последнем камлании. Неприятно, но надо. Так много загадок. Как их разрешить?
Он долго бил в бубен. Его духи не приходили. Он уже готов был отчаяться, когда появился Другой. Странный дух. Как оса или пчёлка, от Нигрена, наверное. Он передал Другому требование людей, чтоб вернулись их жёны и дети, но дух рассмеялся в ответ. Всё жилище шамана сотрясалось от громогласного хохота. Казалось, у него лопнут уши. Казалось, развалится чум. Но Еохор выдержал смех. Духу пришлось отвечать по-нормальному. Дух ему заявил:
– Пускай шаман не распыляется! Пусть забудет о малом! Пускай теперь заботится о большом!
Это была первая загадка. Духи не хотят уже и слышать о пропавших, для них тут дело решённое – а шаману как быть? Для него – не решённое. Люди ведь снова к нему придут. И на этот раз могут поджечь его чум. Люди ведь не поверят такому решению духов. Не пожелают поверить. И весь гнев опять падёт на шамана. Как ему быть?
Он стал снова камлать. Он хотел призвать своих духов, привычных, чтоб те разъяснили, чтоб больше узнать, ведь людям нужен ответ, не загадки… Только под утро пришли его духи, с большой неохотой пришли. И только двое из всех. Два прежних духа. Шаман задал им вопрос про пропавших, но и эти духи не разрешили загадку. Они повторили всё то же, что сказал Другой дух:
– Кто заботится о малом, когда назревает большое? Великое рядом, о великом пускай позаботятся люди. Пора им уже позаботиться о великом. О малом же лучше забыть!
Шаман понял тогда, что духи непреклонны. Пропавших людей не вернуть. Ему надо бы сразу же спросить о великом, забыть про пропавших, но он не смог позабыть. Ведь люди снова придут, и ему отвечать. Он подумал тогда о своём, и духи сразу же ушли. Он опять остался ни с чем. Пришлось ему камлать под утро уже в третий раз.
На этот раз пришёл вновь Другой дух. Теперь шаман не позабылся, не стал отвлекаться, спросил сразу же про великое и получил от Другого ответ.